Пером и шпагой - Валентин Пикуль Страница 4

Начало дня — обычно. В узком проходе, между стеной и кроватью, король опустился коленом на кожаную подушку; старенький Часослов — еще со времен Генриха Четвертого — всегда лежал раскрытым перед королями Франции…

Конти держал отброшенное королем полотенце и прямо в глаза смотрел графу Штарнбергу — послу австрийской императрицы Марии Терезии, с которой тоже не было дружбы у Людовика. Конти смотрел на австрияка, но мысли его были далеко-далеко — на севере. Сейчас Конти всего сорок лет, русской императрице Елизавете Петровне — побольше (под пятьдесят), но это ничего не значит.

«Разве бы я был плохим мужем? — раздумывал Конти. — Или я не гожусь в герцоги Курляндские? Наконец, я могу командовать русской армией…» Людовику, как и Конти, тоже четыре десятка. Но от прежнего красавца, каким он был смолоду, не осталось и следа. Лицо сделалось оливковым, почти сизым. Дыхание короля стало гнусным от несовершенства желудка и частых запоров. К тому же король не мог в обществе связно произнести двух слов. Но и эти слова обычно он выражал (по свидетельству современников) «на подлом языке цинизма и распутства».

Людовик еще молился, а из подвалов Версаля, где размещались кухни, уж слышался ликующий возглас:

— Говяди-и-ина короля!

Дипломаты, кланяясь, спешили отбыть в Бельвю, чтобы засвидетельствовать свое почтение мадам Помпадур (все, кроме посла Пруссии, которому король Фридрих запретил унижаться перед куртизанкой).

— Говяди-ина короля! — разносилось по Версалю, и этот возглас быстро приближался к королевским покоям.

Во главе с метрдотелем двигалась процессия поваров, несших Людовику первый завтрак. Из-под золотых крышек струился пар над фарфором, и все придворные издалека снимали шляпы, раскланиваясь перед «говядиной короля».

Людовик, шевеля губами при чтении, словно школьник, постигающий грамоту, основательно ознакомился с меню.

— Ах, я совсем забыл, — огорчился король, — эти мерзавцы лейб-медики опять посадили меня на диету…

Диетический завтрак Людовика открывало пюре с гренками; затем — громадная тарелка супа из парижских голубей. Король сидел спиною к неприбранной постели; перед ним было раскрыто широкое окно, и в нем виднелись квадратно подстриженные деревья. Ни одна веточка не вырастет длиннее другой — так что глаз короля всегда спокойно скользит по зелени.

Разодрав фазана за крылышки, Людовик сказал:

. — Россия стала опасна. Саксонский курфюрст сулит нам поддержку. Поляки уже в конфедерациях — на случай, если русские шагнут за Неман. Пруссия же всегда с нами — за друга своего Фридриха я спокоен: вот на кого Франция может положиться!

Все уже вышли, остался с королем один принц Конти.

— Ваше величество, — ответил он, — не ручайтесь дружбою Фридриха, ибо маркиза Помпадур желала бы отомстить королю Пруссии, который имел неосторожность написать эпиграмму на ее возвышенные прелести.

Людовик продолжил о другом:

— Я не скрою, брат, что раздоры с Веною желательно погасить, как того требуют интересы единства католической церкви.

— Но… Англия! — подсказал Конти.

И придвинул королю баранину в чесноке. Разбив десяток круто сваренных яиц, принц ловко очистил их для «многолюбимого».

— Говори, брат, — разрешил ему король.

— Известно, — четко отвечал Конти, — что в Петербург отправляется из Лондона старая сент-джемская лиса — сэр Вильяме. И говорят, король Георг обещал ему награду золотом, если он выпросит у России солдат для защиты Ганноверского княжества…

— К сожалению, Англия для нас неуязвима, — буркнул король.

— Но зато уязвим король Англии!

Людовик понятливо кивнул: курфюршество Ганноверское, это фамильное наследие королей Британии, находилось под самым боком Франции; «уязвить» Англию можно через захват Ганновера.

— Король Георг, — досказал Конти свою мысль, — несомненно пожелает закупить русских солдат, чтобы оградить Ганновер от наших мстительных посягательств.

— Необходимо равновесие, — произнес король, берясь за жирную ветчину с укропом. — Европу спасет только равновесие!

— Но центр равновесия политического, — не унимался Конти, — передвигается по Европе, и сейчас он, как никогда, близок к Петербургу, Россия стучится в двери Европы не кончиками пальцев, а ломится всем плечом. Мир сузился, и всем становится тесно. Елизавета громче всех требует себе места под крышей…

— А что Петербург? — рассеянно спросил Людовик.

— Мы располагаем сведениями о России только благодаря госпоже Каравакк, вдове живописца «Луи Каравакк — французский живописец, работавший в России с 1716 года до смерти своей в 1754 году. Оставил немало портретов царской семьи и русской знати; некоторые из них находятся в Русском музее и Государственной Третьяковской галерее. (Здесь и далее примеч. автора.)». Вице-канцлер Михаил Воронцов, как и фаворит императрицы Иван Шувалов, склонен к союзу с Францией. Но зато великий канцлер Алексей Бестужев-Рюмин…

— А подкупить? Пробовали? — оживился король — Воронцова незачем подкупать: он наш.

— А великого канцлера?

— Бестужев, — отвечал Конти, — уже набрался взяток от венского двора и сейчас снова возьмет от английского посла Вильямса по его прибытии в Петербург…

Людовик был окончательно «изнурен» диетой:

— Опять эти.., ваперы! Мой друг, простите своего короля… — Его величество вяло улыбнулся. — Продолжайте: кому из французов удалось проникнуть к русскому двору?

— Только живописцу Сампсуа «Сампсуа — французский мастер миниатюрных портретов; работал в России с 1755 до 1763 года.», ваше величество. Увы, но французское искусство, очевидно, сильнее французской политики, если оно просачивается в эту дикую Россию, словно вода в греческую губку.

— А кто этот Сампсуа? Я его знаю?

— Сын швейцара, что служил у герцога де Жевра. Обладая даром живописца, Сампсуа удостоен был трех сеансов при дворе. В разговоре с ним Елизавета сожалела о разрыве с Версалем.

— Надеюсь, Сампсуа с ответом не сплоховал?

— Он сказал, что ваше королевское величество имеет нежное сердце и отвечает Елизавете полной взаимностью…

Концы губ Людовика дрогнули в дремотной усмешке, — он еще не забыл, что когда-то был женихом Елизаветы Петровны.

— Что ответила Елизавета? — спросил король.

— Она отвечала лишь очаровательной улыбкой, которую Сампсуа и воспроизвел на миниатюре, вправленной в табакерку.

В руке принца Конти вдруг щелкнула табакерка, на внутренней крышке ее

— в овале — король увидел изображение прекрасной полнотелой, женщины, которая стыдливо прикрыла веером обнаженную грудь.

Людовик грузно поднялся из-за стола:

— Что делать? Россия никому не нравится, но вся Европа нуждается в ее услугах… Так позаботьтесь же, принц, посылкою в Петербург ловкого человека. Нет, не человека, а — дьявола!