Модное восхождение - Билл Каннингем Страница 4

Так спустя три года в отделе женской модной одежды за проступок с бумагой меня приговорили к заключению в отделе «Все для дома». Единственной отрадой там были ткани и цвета, особенно в отделе полотенец и домашнего текстиля. Торговля шла полным ходом: в годы войны постельное белье бостонцев значительно поистрепалось, и все пополняли запасы. В моей тележке теперь высились двухметровые горы полотенец роскошных цветов: фламинго, голубые, зеленые, розовые. До сих пор в моей жизни встречались только белые полотенца, и какой же восторг я испытывал, раскладывая все эти краски на прилавке, — я чувствовал себя почти художником. Эта работа дала мне ценные знания о редких кружевах и тканях, из которых шили скатерти, и я много узнал о структуре материалов. Ассистенткой байера у нас была замечательная девушка, Нэнси Пекхэм, которая носила самые красивые шляпки. Именно Нэнси впервые показала мне журнал New Yorker: мы прятали его в кладовой и читали, как Библию, в пятницу после обеда. Сам байер был очень молчаливым человеком, а его взгляд замораживал почище снежной бури. Но ко мне он был добр и подарил мне мой первый фрак, который я носил на многочисленные школьные балы и танцы, которые в то время случались чуть ли не каждый день.

Эти танцы были для меня настоящим событием, и я никогда не отказывался, если меня приглашали. Я одаривал свежими цветами своих любимых (на тот момент) девушек, а девушек я, естественно, выбирал по одежке. Стоило моей пассии надеть недостаточно модное, на мой взгляд, платье — и все, прошла любовь. В первый год обучения в старших классах у меня было две фаворитки: Барбара с внешностью классической красавицы-дебютантки, она одевалась респектабельно и со вкусом; и Глория — моя Бренда Старр. Мы с Глорией сошлись на почве любви к голливудской роскоши. Она мечтала о норковой шубе, а наше совместное появление на местных балах неизменно становилось сенсацией. Соседям было о чем поговорить еще пару недель. Нас считали юными наглецами. Глория вдобавок водила автомобиль с откидным верхом и красила волосы под цвет машины. Она была прекрасна, и все мальчишки мечтали с ней встречаться, но после первого же свидания пугались до смерти. А все потому, что Глория только и делала, что мечтала вслух: о норковых шубах, каникулах во Флориде, новых машинах и особняках с двадцатью комнатами и пятью служанками. В нашем мирке среднего класса такие мечты не приветствовались. Поэтому мы с Глорией нашли друг друга. Я помню танцы в крайне консервативном отеле Vendome, где шестнадцатилетняя Глория произвела фурор. Все девчонки пришли в нарядных платьях пастельных цветов, но Глория — Глория сшила свое платье сама, пустив на него тридцать метров темно-синей сетчатой ткани. Топ без бретелек и переднюю часть юбки украшали вышитые стразами звезды. Это было ошеломляющее платье, и мы бы с ней стали королем и королевой бала, если бы не сестра Глории, которая была, пожалуй, самой красивой девушкой в Бостоне в то время. Она пришла в обтягивающем платье из крепа, собранном складками с одного бока, как у кинозвезд, и за это платье нас троих чуть не исключили из школы. Наверное, это и был стиль вамп в своем раннем виде.

В последний год моего обучения в техникуме роскошный нью-йоркский универмаг с Пятой авеню купил и начал ремонтировать здание старого Музея естественной истории. Здесь должен был открыться новый универмаг — первый филиал сети Bonwit Teller в Бостоне. Я проходил мимо этого здания каждый день по пути на работу. Новый магазин был отменно расположен: чудесное старинное здание из красного кирпича стояло посреди парка, занимавшего целый квартал, в самом центре элитного торгового района. Восторг по поводу открытия бостонского филиала был неописуем. Весь год ни одно чаепитие в городе не обходилось без обсуждения расточительства нью-йоркской сети, потратившей миллион долларов на ремонт и отделку старого здания музея. Окна занавесили белой тканью, а работами управляли из Нью-Йорка в атмосфере строжайшей секретности. Близился сентябрь и открытие, и все гадали, что же это будет за магазин. Новые витрины в здании музея устанавливать не стали. Ходили слухи, что оно так и останется похожим на частный дом. Внутренний декор поручили Уильяму Палманну: для Бостона он был как для Нью-Йорка Элси де Вулф. Ежедневно из антикварных магазинов Европы и с Третьей авеню привозили громадные ящики. Напряжение убивало, а ведь я каждый день проходил мимо по пути из техникума в Jordan Marsh. За месяц до открытия появился первый анонс в газете, повергший весь Бостон в шок: расточительные ньюйоркцы купили целую полосу и поместили на ней крошечную карикатуру Сола Стейнберга: пять разодетых вдовушек с Бикон-Хилл стоят на платформе в верхнем углу, обвешанные мехами, и лихорадочно машут лорнетами в сторону пустой страницы. Газеты печатали эту рекламу в течение месяца — и ни разу на странице не появилось название Bonwit Teller. Платформу, на которой стояли вдовушки, поддерживал длинный столб, тянущийся из верхнего угла к нижнему и завершающийся скоплением колесиков и шестеренок. Каждый день дамы на платформе опускались чуть ниже. В день открытия все бостонские газеты украсили две совершенно пустые полосы: платформа наконец опустилась, и пять вдовушек сломя голову неслись по развороту к крошечному — всего пять сантиметров — рисунку нового универмага Bonwit Teller, своим великолепием напоминающего дворец. Эта рекламная кампания захватила воображение всех и каждого и действительно заставила бостонцев навострить лорнеты. Я же проходил мимо здания Bonwit Teller каждый день и больше не мог выдерживать напряжения. Мне хотелось быть в самой гуще событий. За два дня до открытия я уволился из Jordan Marsh вопреки предостережениям вице-президента Камерона Томпсона, твердившего, что Bonwit Teller долго не протянет и к концу года все его сотрудники останутся без работы. Но меня было не удержать. Вся эта роскошь ослепила меня. Мое место было там и только там.

Меня приняли на работу в Bonwit Teller в тот же день, как я уволился из Jordan Marsh, — кладовщиком в отдел дизайнерской одежды. Теперь я заведовал творениями Диора и Эдриана. Пробираясь между вешалками с великолепными нарядами, я чуть в обморок не падал от восторга. Когда очередь дошла до романтичных бальных платьев, я решил, что от счастья умру. Универмаг открылся ясным солнечным днем в разгар бабьего лета. Вокруг здания разбили красочные клумбы с цветущими хризантемами и кустарниками; идеально постриженные газоны были гладкими, как бархатное платье. Гигантскую лестницу устлали красной ковровой дорожкой, которая тянулась до самой улицы. По обе стороны от лестницы на мраморных колоннах высились два застекленных металлических каркаса — это были витрины, единственное свидетельство того, что вы находитесь в магазине. Белые полотнища убрали, и в каждом окне засияли ослепительно прекрасные хрустальные люстры. На первом этаже гостей встречала роскошная французская мебель, казавшаяся еще более шикарной на фоне бледных пастельных стен, ковров и обивки с узором «дамаск». (В то время пастельные цвета в интерьере было использовать не принято, преобладали темно-зеленые и серые оттенки.) Единственная витрина во всем четырехэтажном универмаге стояла в главном лобби, в ней были выставлены редчайшие французские духи. По обе стороны от просторного входного зала располагались четыре салона, каждый отделанный в стиле определенного периода французской истории. Нигде не было даже намека на то, что это магазин, пока продавщица, одетая в вызывающий (для Бостона того времени) костюм от Dior в стиле нью лук — узкий лиф, широкая юбка до середины икры, — не продемонстрировала всем сумочки, туфли, белье и перчатки, разместившиеся в четырех комнатах. Большинство посетительниц, пришедших на открытие, все еще носили юбки до колена по моде военного времени. Попав в Bonwit Teller, они словно очутились в Париже, или, наоборот, Париж каким-то чудом перенесся в Бостон. Исчезли чучела птиц и змей, засушенные пчелы и бабочки, что когда-то заполняли эти залы, но остались перья, кожа и хрупкие крылышки, превратившиеся в роскошные сумочки из аллигатора, боа из страусиных перьев, туфли из кожи змеи и шелковые чулки, нежные, как крылья бабочек. А мрачное гнездо шелковичных червей стало сияющим салоном с коллекцией самого соблазнительного в мире шелкового белья.