Сними обувь твою - Этель Лилиан Войнич Страница 39

Однако после некоторой борьбы, которая оказалась короче, чем он опасался, она согласилась проводить зиму в Бристоле у своей овдовевшей матери, в качестве платной гостьи, поставив непременным условием, что будет навещать его в Корнуэлле каждое лето или по крайней мере каждую осень. Это сохранит ее репутацию в глазах бристольского приличного общества, которое могло бы косо посмотреть на жену, открыто оставленную мужем. «Даже самые чопорные святоши поймут, — объяснила она с горечью, — что когда женатый человек из любви к науке все время живет отшельником в дикой пустыне, жена не может принести в жертву его глупому увлечению свое здоровье и обязанности по отношению к престарелой матери. Не всякий выдержит зиму на Бодминских равнинах». Он признался, что был несколько удивлен легкостью, с которой получил ее согласие на этот компромисс. Впрочем, может быть она стала такой покладистой потому, что надеялась втереться в дом к леди Маунтстюарт. — К счастью, у нас нет детей, — сказал Уолтер, поглаживая золотистую головку Глэдис. Беатриса закусила губу; она не любила плакать. В конце концов им удалось добиться от него обещания, что он каждый год будет подолгу гостить в Бартоне. — И постарайся выбрать для этого время, когда Фанни будет приезжать в Кар… как его там! — Каргвизиан. А время для этого мне придется выбирать так, чтобы иметь возможность поддерживать связь с другими археологами. Над теми же проблемами работают один швед и один француз. Я отложил кое-какие деньги на путешествия, так что иногда смогу их посещать. — И голодать все остальное время? Ну, по крайней мере мы будем знать, что хоть несколько недель в году ты бываешь сыт. — Не беспокойся, Генри, еды у меня хватит.

Жизнь там очень дешева, а Повис, помимо всех прочих талантов, оказался великолепным поваром. Таких индийских кэрри я никогда не едал. — Ты берешь этого парня с собой? Уолтер застенчиво улыбнулся и сразу стал похож на сестру. — Будет точнее сказать, что он берет с собой меня. Если я откажусь от его услуг, он пешком явится в Корнуэлл, усядется на моем пороге и будет сидеть, держа на коленях сумку со своими сбережениями, пока я не приму либо их, либо его. Повис был пожилой уэльсец, не то вдовец, не то холостяк. Он много путешествовал, был безобразен, молчалив, раздражителен и мастер на все руки. Уолтер нашел его, больного и нищего, в Лиссабоне и помог ему. Повис проникся к своему благодетелю угрюмой бульдожьей преданностью и не пожелал с ним расстаться. Услышав, что мелкий служащий посольства, не имеющий состояния, не может позволить себе роскошь держать слугу, он ушел, злобно хмурясь. Но через два года он узнал, что Уолтер в Вене, явился к нему и ворчливо заявил, что приехал служить без жалованья, потому что он теперь при деньгах и «пока обойдется». Когда четыре года тому назад появилась Фанни, вспыхнувшая между ними смертельная вражда тоже стала одним из источников мучений для Уолтера. Даже Уолтер знал о прошлом Повиса не все, но и то, что знал, не считал себя вправе рассказывать. Генри и Беатрисе было известно только, что в молодости Повис был солдатом н воевал в Индии, а после увольнения служил коридорным в европейских гостиницах. Он был неутомим и необыкновенно аккуратен. Обижаясь, он принимался ворчать себе под нос либо на родном валлийском языке, либо на англо-валлийском наречии, которыми в другое время никогда не пользовался. Друзей у него не было, но лошади и собаки любили его. Интерес Уолтера к кельтским языкам, легендам и древним памятникам помог ему окончательно завоевать сердце этого озлобленного, но верного человека. Имя Глэдис для своей крестной дочери Уолтер взял из сказания, услышанного от Повиса, и чудак, по своему обыкновению, дулся целую неделю, потому что это имя стали писать без "в". — Послушайте, Повис, мягко уговаривал его хозяин, — никто в Бартоне не сумеет произнести имя, которое начинается с «Гвл». — Значит, они все там дураки, — огрызнулся Повис, и Фанни устроила очередную дикую сцену, потому что он не был уволен за грубость тут же на месте. На следующее лето Уолтер по дороге в Стокгольм снова заехал в Бартон. Он выглядел уже не таким нервным и измученным. Он оказался прав, считая, что скалы, одиночество и рев моря будут для него лучшей защитой от кошмаров. Он стал крепче спать, а однообразное питание, состоявшее из рыбы, овощей и молока, судя по всему, пошло ему на пользу.

Повис отлично ухаживает за ним, уверял он своего зятя, воздух там великолепный, а туманы и бури ничуть ему не мешают. Да, там дуют сильные ветры. Такие сильные, что иной раз трудно удержаться на ногах. Во время бури опасно подходить слишком близко к обрыву. Повис насадил живую изгородь из бирючины, чтобы защитить небольшую грядку с салатом и другой зеленью, а потом ему пришлось сложить стену из валяющихся всюду гранитных валунов, чтобы защитить свою изгородь. Но все равно первая же буря вырвала с корнем и унесла в море большую часть кустов бирючины. Может быть, это и к лучшему: бирючина там кажется изнеженным городским растением, совершенно неуместным для Каргвизиана, где даже терновник стелется по скалам, словно вьюнок. Щели между валунами заполнились землей и мелкими камешками, и сейчас стена уже почти исчезла под новой порослью вереска, папоротника и карликового дрока.

Он не ошибся — под бугром действительно оказалось захоронение, и теперь неоценимый Повис помогает ему вести раскопки. Что же касается корнуэльской природы и неба, то для их описания не хватит никаких слов. — А как твои арендаторы в рыбачьей деревушке? — поинтересовался Генри. В ответ Уолтер заговорил о своем единственном разочаровании. Во всей округе ему не удалось отыскать человека, у которого он мог бы научиться почти исчезнувшему ныне древнему языку Корнуэлла. — Я надеялся сопоставить его с валлийским, сказал он. — Они ведь родственны. Я уговорил Повиса попробовать, как отнесутся местные жители к его изумительным уэльским песням, — оказалось, что они стыдятся своего старого языка. Одна дряхлая старушка, правда, призналась, что в детстве говорила на нем, но и она смогла припомнить только несколько отдельных слов. И в то же время они говорят по-английски так, словно для них это чужой язык. Как грустно, что они утратили наследие предков. — Не вижу, о чем тут жалеть, — сказал Генри. — Нужно радоваться, что они наконец научились говорить как цивилизованные люди. Даже если они и коверкают английский, это все-таки лучше, чем разговаривать на варварском наречии, которого никто не понимает. Уолтер не принял вызова. Он давно уже привык, что никто не разделяет его страсти к умирающим языковым формам. Он со вздохом заговорил о другом: — Арендаторы — это трудная проблема; я просто не знаю, как с ними быть. — Они не платят аренду? — Платят, когда у них есть деньги. Но, разумеется, все это идет не мне, а на неотложную починку их жилищ. И главная беда в том, что больше всех нуждаются в починке дома тех, кто не может платить, а у меня почти нет на это средств. Да и все равно толку было бы мало. Эти лачуги следовало бы снести. Они ужасны. — Так значит, эта часть имения приносит тебе только убытки? Не удивительно, что Маунтстюарты согласились так дешево уступить тебе этот поселок. А что за люди твои рыбаки? — Трудно сказать. Я чувствую, что еще не понимаю их. Они не похожи на тех крестьян, с которыми мне приходилось встречаться. — Они держатся недружелюбно? — Кроме тех, которым нужно у меня что-то выпросить.

Винить их за это не приходится: они отчаянно бедны и о них никто никогда не заботился, а управляющий Маунтстюартов много лет выжимал из них последние гроши, не производя никаких починок. Но те, кто меня больше интересуют, так же неприступны, как арабские шейхи, отворачивающиеся от дерзкого христианина. Со временем мне, возможно, удастся завоевать их доверие, если только… Он на мгновение умолк. — Если только Фанни не испортит всего…