Тайная жизнь сатаниста. Авторизованная биография Антона ЛаВея - Бланш Бартон Страница 39

«Главный определяющий фактор, с помощью которого можно среди среднестатистических людей выделить человека выдающегося, — это и есть та степень изоляции, до которой он естественным образом исключает себя из картины стимулов, навязываемой масс-медиа. Нельзя быть включенным в систему и при этом быть частью элиты, Магом».

В одном из выпусков Cloven Hoof был опубликован негодующий манифест ЛаВея под названием «Мизантропия». Этот текст, написанный языком, напоминающим «Сатанинскую Библию», хотя и более зрелым, начинается с таких слов: «Давным-давно я пытался быть полноценным душкой, своим парнем в доску. Мне надо было быть умнее». ЛаВей продолжает: «Есть бесчисленное количество книг, которые я хочу прочитать, музыкальных композиций, которые я хочу проиграть и прослушать, вещей, которые я хочу создать, картин и рисунков, которые я хотел бы написать. Ненужные мне мужчины и женщины отбираюту меня эту возможность».

К обездоленным мира сего у ЛаВея тоже нет особенного сочувствия. «Люди, говорящие мне о «помощи» голодающим, униженным и бездомным, не отдают себе отчета в том, что жизнь каждого человека — моего собрата — в его собственных руках». По словам ЛаВея, «такое занятие — наиболее недостойное предприятие. Единственный способ, которым я мог бы помочь подавляющему большинству людей, — тот, которым Карл Панцрам ^[44] «изменял» тех людей, которые пытались изменить его. Самым милосердным деянием было бы просто освободить их от столь ненавистного им груза жизни. Право же, люди должны радоваться, что я не гуманист, а то я, вероятно, стал бы самым инфернальным массовым убийцей за всю историю человечества».

Возможно, именно эта ожесточенность по отношению к человеческим существам и позволяет ЛаВею в большей степени ассоциировать себя с животными и ценить неодушевленные предметы значительно выше людей. На последней странице книги Артура Лайонса «Ты нужен Сатане» ЛаВей так описал самую реальную угрозу, исходящую от сатанизма: «Подобно тому как старый «дузенберг», ^[45] припаркованный у обочины, живее техлюдей, что окружают его, питаясь энергией, исходящей от его хромированных труб, так и любой предмет более ценен, чем все те люди, которые вокруг него сгрудились. Именно когда предметы становятся бесценными, а люди, наоборот, переходят в статус расходного материала — начинается кошмар; именно в этом заключается ужас истинно сатанинского общества».

ЛаВей дорожит теми вещами, которые живут у него, подобно детям, потерявшим родителей. Это книги, нотные листы с записанной на них музыкой, предметы одежды, фильмы, просто сувениры. Бблыиая часть его обширной коллекции находится глубоко в «хранилище» под одним из его домов — в месте, описание которого лучше всего предоставить игре воображения, ибо оно чудовищно не столько по размеру, сколько по содержанию. Цель хозяина — не только наслаждение фактом владения, но в первую очередь сохранение неясных атрибутов истории, которые в противном случае могли бы быть утеряны навсегда. «За консерваторов! Они возвращают миру его память». Среди столь ценимых ЛаВеем символов прошедших дней, в частности, есть потерянные или запрещенные песни, например, подборка записей группы «Gloomy Sunday» («Мрачное Воскресенье»),

доставшаяся ему по наследству от одного из ранних членов Церкви. Из-за несколько извращенного благоговения, которое ЛаВей испытывает перед неодушевленными предметами, слова на бумаге и фильмы оказывают на него значительно большее воздействие, чем живые люди. Подобно тому как ЛаВей всегда испытывал тягу к идеям, чуждым или даже пугающим других, так же его приводят в восхищение дома, стоящие чересчур близко к вынесенным на эстакады фривеям, за границей тротуара, кое-как насаженные на сваи; дома буквально «на краю», где нормальным людям было бы крайне неуютно. Старые или необычные машины, сомнительные бульварные книжки, желтая пресса… ЛаВей — собиратель «странностей», которые остальные не замечают, игнорируют или избегают, считая их пугающими, отвратительными. Принадлежащие ему вещи (или идеи) лишь в том случае вызывают чью-то зависть, если представляют собою какую-то материальную ценность, и тогда те не очень щепетильные люди, что вечно увиваются рядом с ним, пытаются присвоить их, даже если это приводит к судебным разбирательствам.

Но возможно, именно из-за восхищения, которое ЛаВей испытывает к уникальным вещам, — утерянные предметы, которые у него исчезли, часто возвращаются спустя много лет. Похоже, что ЛаВей — своего рода центр притяжения старых и редких книг, например; их он считает физическими явлениями, в которых сохраняется и живет наше прошлое. Ко всем книгам он относится с исключительной осторожностью и доходит до того, что даже многим старым друзьям просто запрещает к ним прикасаться. На табличке в одной из секций его обширной библиотеки написано; «Тем, кто снимет книгу с этих полок, ампутируют руки». «Всегда, когда с этими книгами обращаются не так, как надо, — предупреждает ЛаВей, обводя жестом забитые книгами полки, — происходит что-то нехорошее, как будто они живые. Если кто-то принесет им вред, позже я узнаю, что с тем человеком произошла какая-то трагедия». Такой же эффект на людей производят и клавиатуры ЛаВея. Вообще он — человек, живущий в ракушке, м в его жизни постоянно присутствуют лишь немногие. Если кто-либо вторгается в частные владения ЛаВея без приглашения или оскверняет атмосферу помещения, куда ему позволили войти, нарушителю остается винить лишь самого себя в том несчастье, которое позже настигает его.

Однако, пусть и таким необычным способом, Антон ЛаВей все же сохраняет для нас наше прошлое, ценит его, не дает ему умереть и потерять актуальность. Все утверждают, что переживать прошлое заново бессмысленно и невозможно; а ЛаВей, напротив, призывает своих последователей к тому, чтобы жить в мире по своему выбору, созданному собственноручно. Вернуться во времени, чтобы вновь ощутить те миры, которые вы некогда упустили из виду, или вернуться в ту эпоху, которая вдыхала в вас силы, по мнению ЛаВея, — это не просто один из способов жить, это необходимость. «В желании дотянуться до других миров нет ничего преступного. Да, вас могут обложить за это налогом, но в тюрьму за создание собственного частного мира не посадят… пока. Театральная постановка собственного мира — это здорово, это поглощает с головой. Вам скажут: «нельзя двигаться назад», «нельзя жить в прошлом». Но почему? Говорят: «Оставьте все это позади и переходите к другим вещам»… Чушь! Это все — выражение современной культуры, обходящейся с ценностями как с расходным материалом. Такая техника поголовного усреднения, попытка избавления оттого, что я называю «прошлыми ортодоксиями». Ведь именно наше прошлое делает нас уникальными, соответственно экономический интерес требует, чтобы это прошлое было у нас отнято, дабы нам можно было продать новое улучшенное будущее. Наше общество зависит от одноразового мира, который можно выкинуть, а на его место вставить мир, полностью обновленный во всем, включая людские отношения. А мы плачем, не хотим расставаться с дорогими нам моментами, хотим, чтобы эти мечты, озвученные лишь шепотом, эти мучительные ночи остались с нами навсегда, — мы хотим ухватить их и не дать им просочиться сквозь пальцы. И я призываю: «Не дайте этому произойти. Пусть вещи будут там, где вы хотите, а остальной мир пускай мирится с этим»».