Генерал Краснов. Как стать генералом - Станислав Зверев Страница 39

В. Д. Набоков: «Мы должны заявить, что не допустим такого правительства, которое намеревается быть не исполнителем воли народного представительства [революционных и противомонархических решений], а критиком и отрицателем этой воли. Выход может быть только один: власть исполнительная да покорится власти законодательной». Не обладая даже законодательной властью, они с самого начала ставили целью получить в свои руки власть над всей страной.

Провозглашение Думы не имело того положительного значения, как окончательное утверждение гражданских свобод. Еще до 17 октября власть отменила ссылку в Сибирь (1900), недоплаченные выкупные платежи, недоимки, отменила телесные наказания во всех случаях, где их еще предусматривал закон, провозгласила свободу совести (первый день Пасхи 1905). Дискриминационные законы в отношении казаков окончательно были отменены в 1874 г. 17 октября 1905 г. был завершен длительный процесс, не волшебством одного дня. Об этом процессе писал Лев Тихомиров: «Всякий, кто в своем суждении основывается на точных фактах, не может не видеть, что наше государство, руководимое неограниченным Самодержавием монархов, неуклонно, из поколения в поколение, развивало гражданские права своих подданных и расширяло область свободы их действий. Но осуществление этого встретило в наши дни совершенно те же препятствия, которые задачи свободы встречали и встречают по всему миру, вследствие революционной подмены в самом понятии свободы, превращаемой в простую распущенность. Собственно только на этой почве лозунг «свобода» стал элементом разрушительным, и — что составляет характерную черту «освободительного движения» с первой французской революции — объявил войну одновременно и Царю, и Богу» (Моск. вед. 1912. № 227. [82]).

Наличие прав человека ни в коем случае не является привилегией демократии, вся разница между двумя вечными видами власти, монархии и демократии, в государственном устройстве. В демократии права человека, законность, могут также нарушаться (и нарушаются), как в диктатуре или монархии, — эти нарушения — извращения для любой власти.

Характерный пример приводит В. Н. Ламздорф, директор канцелярии МИДа в дневнике от 20 декабря 1889 г. о заседании Государственного Совета, на котором Цесаревич выступил против ограничений гласного судопроизводства.

«Итак, в общем собрании проект министра внутренних дел, о котором было известно или предполагалось, что его одобряет Государь, не мог пройти вследствие большинства в один голос, и это был, может быть, голос наследника престола, потому что он голосовал с теми, которые отвергли проект. Эффект необыкновенный! Сильное впечатление. Великие князья Михаил и Владимир, бывший министр юстиции Набоков и даже такие люди, как Аба-за и Солъский, сочли нужным голосовать «за». Узнав о неожиданном решении цесаревича, некоторые как будто сконфужены и стараются оправдаться тем, что вопрос якобы не имеет большого значения. К довершению всего по окончании заседания наследник подходит к графу Пале-ну и говорит ему комплименты по поводу произнесенной им прекрасной речи. При этом рассказе меня охватывает волнение, такое волнение, что я чувствую, как у меня сжимается горло и подступают слезы. Какое счастье, если этот молодой великий князь обладает характером, имеет уже свое мнение и мужество его отстаивать, и особенно если он доступен тому, что справедливо, честно, смело и бескорыстно. Гире [министр Иностранных Дел] говорит, что положительно считает его таковым и что Россия будет многим обязана моему старому другу Хису, который неустанно стремился внушить своему августейшему ученику чувство моральной независимости и благородства и выработать в нем твердость характера. Слава Богу!»[53]. Цесаревича Николая Александровича никак в демократы и либералы записать нельзя: честность, законность и открытость необходимы для Самодержавия, как и для любой власти.

Из-за принадлежности Верховной Власти всему населению демократию отличает от Монархии выборный принцип: выборы партий в парламент, выборы президента (особенно для РФ). Партии не имеют места в монархическом устройстве государства, потому что они разделяют нацию на части, предлагают действия на пользу своей группе избирателей, чтобы оправдать свою популярность, и они не соответствуют монархическим требованиям профессионализма. Полярность в сути монархического и демократического устройства теряется в народном представительстве через партии. В Монархии главным является не количественное желание, а действительная необходимость тех или иных решений, о которых народ судить отнюдь не всегда способен. Император прекрасно понимал эти положения, и потому упорно отказывался от предложений такого народного представительства.

Если в основу демократии положен выборный принцип, то в основу монархии принцип профессионализма. Исторически монархизм имеет более древнее происхождение и более естественное, нежели либерализм. Органическая демократия не пережила античный период и ее возрождение в Европе спустя многие столетия было механически спланировано сперва на бумаге в идеале, а потом осуществлено ценою многочисленных потрясений, революций и общеевропейских войн. Теоретическое, то есть научное обоснование монархической власти носит иной характер, оно было основано на анализе опыта цивилизаций, и по факту реально свершившихся событий были выявлены закономерности и фундаментальные обоснования.

Однако для первого анализа видов власти достаточно сведений было и у величайших философов Древней Греции, основателей политической науки. Основной упор, который у них можно встретить относительно требований к политике и власти, является обязательный профессионализм. «Если конечной целью всех наук и искусств является благо, то высшее благо есть преимущественно цель самой главной из всех наук и искусств, именно политики» — слова Аристотеля. Другой известнейший философ объясняет возможность принадлежности к политике: «Толпа ни в коем случае не может владеть никаким искусством… и если вообще существует царское искусство, то ни множество богатых людей, ни весь народ в целом не в состоянии овладеть этим знанием… Правление большинства во всех отношениях слабо и в сравнении с остальными [видами власти] неспособна ни на большое добро, ни на большое зло» [65]. Жившие в демократическом государстве Платон и Аристотель относились к нему весьма критически; признавая, что оно не имеет должного управления, они не разделяли восторгов своих далеких потомков относительно идеалов древнегреческой демократии.

Наблюдения глубокой древности прекрасно сопоставляются хотя бы с выводами Краснова: «Коллегия — это разговор о вещах, до дела не относящихся» [98]. Рассказ Краснова «Баклановский суд» (1903) демонстрирует, как присяжные заседатели выносят не то решение, какое им самим нужно, так происходит и в «Воскресенье» Л. Н. Толстого, но П. Н. Краснов показывает, что именно скрывается за бестолковостью семи нянек у безглазого дитя. «Сколько голов — столько умов, а командует самый сильный и настойчивый». За сильным в коллегии идут все остальные, «как бараны». Причем ведет сильнейший не сколько в уме, а в подавляющей наглости или манипулятивных способностях.

Республиканские деятели политической науки строили свои теории на далеких от профессионализма основах: равенства, свобод, участия в политике народа и его будто бы лучших и вернейших представлениях о нуждах страны. Это совершенно противоречит воззрениям упомянутых философов, так же, как и их продолжателей, которыми явились монархисты. Тысячи лет спустя об абсурдности превосходства народовластия над профессионализмом писал Иван Ильин: «Подумать только: согласно догмату формальной демократии право голоса должно неотъемлемо принадлежать всем, кто прожил на свете необходимое число лет, кто не попал в сумасшедший дом и кто не осужден за тяжкое уголовное преступление с лишением прав. Все компетентны в делах справедливости, свободы, хозяйства, техники, семьи, школы, академии, церкви, суда, армии и национального спасения… Сомневаться в этом могут только «враги демократии», «реакционеры», «фашисты», «тоталитаристы» и прочие «подозрительные» или «отверженные» люди» («Наши задачи», 1951). Управление государством — исключительно сложное искусство, овладеть им весь народ не только не должен, но и не может.