Властелин Урании - Кристиан Комбаз Страница 39

Его густейшая черная шевелюра, такая же черная борода и голубые глаза придавали ему пленительно хищный вид. Лет ему было двадцать пять, он говорил, что приходится незаконным сыном одному старому дворянину, а мать у него голландка. На ферме Фюрбома он при мне выронил из своего кошеля печатку, какие бывают у копенгагенских нищих, а когда я выразил удивление, что высокородный бастард мог промышлять подобным образом, он заявил, что похитил этот значок.

«Украсть нищенскую печать?» – тотчас поразился я, и он, торопясь выпутаться из своей неловкой лжи, отвечал: «Сказать по правде, я нашел ее на мостовой».

После того случая мне не слишком верилось в байки, вторыми он нам вечно старался заморочить голову, но голос у него был такой прекрасный, да и вся его наружность нравилась мне так же, как некогда меня покорила красота Педерсена. Сиятельная дама Кирстен была от него без ума, · да ей и всегда были по сердцу музыканты… Слуги Ураниборга, даром что иногда подсмеивались над бородой мэтра, твердили в один голос, как сговорились, что на флейте Хорстиг играет, как никто другой.

Теперь по утрам можно было видеть, как сиятельная дама Кирстен поднимается по дороге, ведущей от фермы Фюрбома, в сопровождении лакея Хальдора, возвращалась она не раньше полудня, упоенная его игрой. А после полудня ее любимец жаловался мне: «Я думал, что за завтраком повалюсь на свою виолу да и засну. Ты вообразить не можешь до чего эта женщина любит музыку!»

Со мной он обходился по-дружески. Когда мы беседовали, прогуливаясь по крытой галерее Ураниборга, он указывал вдаль, туда, где один за другим исчезли священник, что меня воспитал, старый исландец Од Айнарсон, изгнанник Христиан Йохансон, томящийся теперь в Германии, и столько еще других.

Он мне говорил, что вскоре отправится в Берн, а потом на родину всех музыкантов, в Италию, где лучи света тянутся меж изгородей, как звуки арфы.

«Почему бы тебе не поехать со мной? – спросил он наконец. – Нас ждут там лучшие в мире картины, ты будешь показывать своего брата, я – играть то на виоле, то на флейте, ты тоже сможешь играть на тамбурине, нас всюду примут благосклонно, потому что мы ни на кого не похожи».

В общем-то он вел речь о том же, чем меня прельщал Тюге, но этот говорил так завлекательно, таким дивным голосом, что мое предубеждение стало угасать. Опасения, которые я выдвигал, споря с хозяйским сыном, страх при мысли, как можно оставить край, где родился, – все это вскоре рассеялось, столь велико было обаяние его характера. В душе возникло и более не покидало меня чувство, что от него может исходить одно лишь добро, одно счастье.

И я был прав, ибо самым лучшим, что он мне дал, была возможность остаться, не ехать с ним. В конце концов, сам не знаю как, он меня уговорил до восхода солнца позаимствовать судно рыбака Неландера и отплыть на нем к берегам Скании. И вскоре – забыть не могу – нам пришлось провести два часа, грезя об Италии среди неподвижной морской глади, так как наступил полный штиль.

Неландер в конце концов настоял, чтобы мы закинули сеть. Ловля пошла так хорошо, что, когда он, пользуясь первым дуновением ветерка, взял курс на ближний береговой мыс солнце уже стояло высоко, зато моя решимость изрядно приупала.

«Как ты можешь, – спрашивал я себя, – столь неблагодарно покинуть приют детских лет и своего господина, которому обязан жизнью? Где возьмешь силы, чтобы превозмочь угрызения, что станут отравлять твою душу всякий раз, когда ты подумаешь: да жив ли он еще? может быть, его уже нет?»

От сих забот меня избавил сам Сеньор: в то время, когда Хорстиг, нагрузив свой habersack, [20]всходил на борт рыбачьей лодки, он отправил «Веддерен» в южном направлении искать меня.

«Прощай, Йеппе, – сказал мне мой новый друг, видя, в каком я колебании. – Видать, ты не из авантюрной музыкантской породы».

Что до меня, я без малейшего сожаления смотрел вслед уплывающему Хорстигу, думая лишь о том, что хозяин ради меня одного послал корабль с экипажем из шестерых человек.

Неландер с сыном должны были возвратиться на Гвэн: их строжайше предупредили, что, пристав у Норребро, им надлежит тотчас явиться к Господину, однако они поступили иначе. Сын Неландера поручил передать в ответ Тихо Браге, что они не обязаны отчитываться ни перед кем, кроме Христиана Фрииса, советника будущего государя, а Фриис при прошлогоднем посещении острова дал его обитателям совет представлять ему точный отчет обо всех злоупотреблениях, претерпеваемых ими по вине своего хозяина.

Как только мы сошли на берег, меня тотчас заковали в цепи и бросили в подземелье лакейского флигеля, где в тот же вечер меня разбудил запах уксуса.

Слуга Хальдор, горбясь под низким сводом, нес подсвечник. Поскольку Сеньор не желал размахивать им самолично, он ухватил лакея за запястье, чтобы направить свет на меня, и изрек:

– Так вот какова твоя хваленая преданность?

– Я сожалел о своем бегстве, – отвечал я, – и скоро запросился бы обратно.

– Что ж, радуйся, я предвосхитил твое желание.

– Господин, – тотчас, стеная, взмолился я, – выпустите меня из этого застенка, он мне напоминает те дни моего детства, когда ваша доброта еще не снизошла на меня.

– Я должен уехать завтра, но не желаю рисковать и не позволю тебе убежать снова.

– Можно подумать, вы мной дорожите, – насмешливо заметил я.

– Ни в малейшей степени, – отвечал он. – Но я желаю знать, что произойдет в этом году, когда коронуют государя.

– Почему вы считаете, что мне об этом известно больше вашего?

– Ты бы не удрал с этим музыкантом, если бы не боялся, что мне уготована страшная судьба.

Я отвечал, что совсем наоборот, если бы я провидел какую-то неминучую беду, я бы отказался от побега, ибо чувства привязанности и благодарности не позволили бы мне бросить его в час испытания.

Увы! Произнося эти слова, я не мог отделаться от мысли, что он прав. Разве не владело мной стремление покинуть его корабль прежде, чем он пойдет ко дну?

Через несколько месяцев, после того как остров посетил будущий монарх, на моего господина обрушились первые нарекания: о недостаточности починок в Роскилльской часовне. Благодаря нескромной болтливости Геллиуса мы проведали, что регентский совет послал туда архитектора и каменщиков, чтобы еще до Рождества укрепили свод и внутреннюю стену. Тихо Браге обязали погасить все расходы на ремонт, будь то по доброй воле или нет.

Наконец в июле месяце, покидая остров после резкой ссоры с будущим тестем, тот же Геллиус заявил ему:

– Стоит ли мне связывать свою судьбу с дочерью такого человека, как вы? Я не желаю потерять доверие, которым пользуюсь в кругу, близком к королеве-матери. А это произойдет, если я допущу предположение, будто я вас одобряю, когда вы пренебрегаете своим долгом.

– Как ты можешь утверждать, что я не исполняю своего долга? И как прощелыга вроде тебя может хотя бы понимать, в чем он состоит? Что ты обо всем этом знаешь?