Мгновенная смерть - Альваро Энриге Страница 39

В лучшие мгновения итальянец устанавливал над кортом абсолютную власть: он был сильнее, искуснее и хитрее — но также и легкомысленнее — противника. Он легко отвлекался, вкладывал в движения губительное картинное высокомерие, а десять лет разницы в возрасте усугубляли похмелье, делали его гораздо более разрушительным, чем у поэта: тяжесть похмелья возрастает с годами, и рост этот экспоненциальный.

У испанца было скверно на душе, ему не давало покоя, что вчерашний конфуз вскрылся, и играл он не ради удовлетворения собственных амбиций, которыми за недолгую жизнь еще не успел обзавестись, а ради восстановления достоинства в глазах герцога. Он гнался за победой вне пределов корта, но достичь ее можно было, только выиграв матч. Итальянец еле-еле обыграл его в третьем гейме — это вселяло уверенность. Он даже немного повыделывался, чего не позволял себе с начала игры: «Ну что? Теперь взаправду на меня поставите?» — бросил он, возможно, чересчур тонким голосом своему покровителю и его охранникам.

У вчерашнего зрелища, к счастью, не нашлось зрителей, кроме герцога. Услышав крик, поэт молниеносно вытащил руку из панталон ломбардца, оттолкнул его, высвободился из объятий. Тот с пьяных глаз даже не понял, что происходит, пока не различил в полумраке поэта, стоящего против него с обнаженной шпагой — настоящей шпагой, железной. «Ко мне, герцог, ко мне! — вопил поэт как одержимый. — Грабят!» Загнанный в угол capo поднял руки и показал зубы в волчьей усмешке. Повернулся к герцогу и сказал по-итальянски: «У вашего друга я если что и крал, так одну только девственность. Он из тех, кто любит, чтобы их имели в зад, а мне ведь их, бедолаг, порадовать ничего не стоит». Поэт ринулся на него со шпагой. Итальянец откатился на две ступеньки вниз и вскочил на ноги. В руках кинжал и шпага. Та же усмешка. Герцог мгновенно сообразил, что способностей его изнеженного приятеля недостанет, чтобы победить в поединке человека, который только что так изящно и добродушно выпутался из столь щекотливого положения. Поэт сделал выпад. Итальянец ушел от удара без видимых усилий. «Оставь его, — сказал герцог, — он человек военный, не из приличных». Поэт, не опуская шпаги, воскликнул: «А как же моя честь?» Capo бросил взгляд вверх: «Ах, у вас, пидоров, оказывается, честь имеется». Третий выпад напоролся на такой контрудар, что у поэта аж в глазах потемнело. «Опусти оружие», — приказал герцог.

«Я от него мокрого места не оставлю, вот увидишь», — сказал поэт, глядя на герцога. Он крутил ракеткой, чтобы расслабить запястье. «Не сомневаюсь, — ответил герцог, — только не отвлекайся».

Математик на минуту вышел из благостного немого состояния и встал. Напомнил собравшимся, что с этой минуты ставки делаются только на окончательный результат. Справился у герцога: «Правильно? Теперь только на выигрыш?» Герцог не совсем понял, о каком правиле он толкует, но согласился. Математик зычно объявил, что можно ставить.

Барраль, немного поколебавшись, положил на линию маленькое состояние, сколоченное отчасти из выигранных, отчасти из выданных герцогом, отчасти из прикарманенных под шумок монет. Поэт с оскорбленным видом сказал ему: «Считай, ты уже богач, Отеро». — «Ставьте жалованье за следующий месяц!» — крикнул герцог. «Какое такое жалованье, господин?» Он дал им денег. «А если продуем?» — «Выплачу вдвойне». — «Ставки вдвойне?» — «Да не ставки, а жалованье, недоумок». Барраль сгреб всё в кучу и отнес на линию; сделал второй столбик из монет со стороны испанца. Столкнулся при этом с апостолом Матфеем. Тот осклабился.