История Карла XII, короля Швеции - Вольтер Страница 38

Молдавия управлялась тогда князем Кантемиром, природным греком, который соединял в себе таланты древних своих предков с образованностью и познаниями в военном искусстве. Ему приписывали происхождение от славного Тимура, известного под именем Тамерлана, поелику представлялось сие более почетным, нежели происхождение греческое. Доказывали таковую генеалогию по самому имени: Тимур — то же, что Темир, а титул хана имел он еще до завоевания Азии, и оный содержится в имени Кантемир. Посему князь Кантемир и есть потомок Тамерлана. Впрочем, подобные основания лежат в основе и многих других генеалогий.

Из какого рода ни происходил бы Кантемир, возвышением своим он был обязан Оттоманской Порте, но, едва вступив в управление, предал благодетеля своего, султана, в пользу царя, от коего ожидал еще больших для себя выгод. Он надеялся, что победитель Карла XII легко одолеет сего ничтожного визиря, никогда еще не бывавшего на войне и избравшего первым своим помощником начальника турецких таможен. Кантемир рассчитывал на поддержку своих подданных, тем паче что и греческие патриархи были на, его стороне. Царь заключил тайный договор с сим князем и в июне 1711 г. явился на северный берег Гиерасуса, ныне именуемого Прутом, неподалеку от столицы Молдавии Ясс.

Как только великий визирь узнал о прибытии Петра Алексеевича, он сразу же вышел из своего лагеря и, продвигаясь вдоль Дуная, перешел сию реку по наплавному мосту возле того самого места, где Дарий когда-то соорудил мост, носивший его имя. Турецкое войско шло с таким поспешанием, что скоро от московитов разделяла их только река Прут.

Надеявшийся на молдавского князя царь никак не ожидал, что молдаване обманут его, хотя нередко интересы государя и подданных весьма сильно расходятся. Здешние же обитатели привыкли к турецкому правлению, которое тягостно только для знати, а для подвластных народов весьма снисходительно. Они боялись всех христиан, особливо же московитов, кои всегда поступали с ними самым бесчеловечным образом, и посему все свои продовольственные припасы отдали оттоманской армии. Те поставщики, которые взялись снабжать московитов, заключили такую же сделку и с великим визирем, как и с царем. Соседи молдаван, волохи ^[77], выказывали подобную же приверженность к туркам. Так издавна укоренившееся представление о московитском варварстве отталкивало от них все умы и души.

Царь, обманутый в своих, быть может, и легковесных надеждах, оказался вдруг без продовольствия и фуража. Солдаты дезертировали целыми отрядами, и вскоре армия сократилась почти до тридцати тысяч человек, едва не умиравших от голода. Царь уже раскаивался в своей доверчивости к Кантемиру, оказавшись в положении Карла XII, понадеявшегося на Мазепу. Тем временем турки перешли Прут, окружили русских и поставили укрепленный лагерь. Удивительно то, что Петр даже не пытался помешать их переправе или, по крайней мере, не дал им баталию сразу же после сего и тем самым подверг свою армию неминуемой опасности пропасть от голодной смерти и изнурения. Похоже на то, что в сей кампании государь этот сделал все возможное для всеконечной своей погибели: остался без съестных припасов, имея в тылу реку Прут, а перед собой сто пятьдесят тысяч турок и сорок тысяч татар ^[78]. Находясь в сей крайности, он во всеуслышание сказал: «Вот и я теперь в столь же бедственном положении, ежели не хуже, как и брат мой Карл под Полтавой».

В армии великого визиря находился вместе с несколькими поляками и шведами неутомимый агент короля граф Понятоцский, и все они почитали погибель царя уже неотвратимой.

Как только Понятовский удостоверился в сближении обеих армий, он сообщил о сем королю, который, не мешкая, выехал из Бендер в сопровождении сорока офицеров, уже заранее предвкушая удовольствие еще раз сразиться с московитским императором. После многочисленных потерь и губительных маршей у прижатого к Пруту царя не было никаких иных ретраншементов, кроме рогаток и телег. Янычары и спаги уже кое-где нападали на столь дурно укрепившуюся его армию. Но атаки их были беспорядочны, а московиты стойко защищались, побуждаемые присутствием самого государя и отчаянным своим положением.

Турки уже дважды были отбиты. На следующий день граф Понятовский посоветовал великому визирю уморить армию московитов голодом, ибо, не имея никаких припасов и средств, она неминуемо вместе со своим императором через день сдастся на капитуляцию.

Впоследствии царь неоднократно признавался, что никогда за всю свою жизнь не испытывал он столь жестоких мучений, как в ту ночь. Петр мысленно перебирал все, что он уже сделал за столько лет ради счастия и славы своего народа, все те великие дела, кои неизменно прерывались войнами, и теперь могут, еще не завершившись, быть уничтожены вместе с ним самим. Оставался единственный выбор — или погибнуть голодной смертию, или же пробиваться через стовосьмидесятитысячное войско, имея истощенную и наполовину сократившуюся армию, с кавалерией почти без лошадей и погибавшей от голода и лишений пехотой.

Он призвал генерала Шереметева и, не колеблясь и ни с кем не советуясь, приказал заутра начать штыковую атаку на турок.

Кроме того, царь велел сжечь весь обоз, чтобы ни у кого не оставалось более одной повозки, и все остальное не попало бы в руки неприятеля.

Договорившись с генералом о завтрашней битве, удалился он в свой шатер. На него напала превеликая скорбь и подступило то самое конвульсивное сотрясение тела, каковому часто он бывал подвержен и которое усугублялось при всех несчастиях. Царь приказал никого и ни под каким видом ночью не пускать к нему, не желая выслушивать представления по поводу уже принятого отчаянного, но необходимого решения, равно как и не хотел он показывать то плачевное состояние, в котором сам теперь находился.

Тем временем по его повелению была сожжена большая часть обоза; некоторые зарывали в землю то ценное, чем обладали. Генералы уже отдавали приказы к выступлению и старались внушить армии уверенность, каковой не имели сами. Солдаты, изнуренные усталостью и голодом, шли без одушевления и без надежды. Женщины, коими армия была переполнена сверх меры, издавали вопли, которые еще возбуждали в воинах остатки отваги. Все ждали назавтра смерти или рабства.

Но в московитском лагере находилась одна женщина, не менее замечательная, чем сам царь. Тогда ее называли лишь по имени — Екатериной. Мать ее, звавшаяся Эрб-Магден, была убогой крестьянкой в эстонской деревне Ринген. Народ сей провинции, принадлежавшей тогда шведам, пребывал в рабском состоянии. Отца своего она не знала ^[79] и была крещена под именем Марты. Приходский священник воспитывал ее из милости до четырнадцати лет, когда она поступила в услужение к лютеранскому пастору Глюку в Мариенбурге.