Гончаров - Владимир Мельник Страница 38

0 начале 1850-х годов (в это время писателю уже сорок лет!) Гончаров писал, что он «заживо умирал дома от праздности, скуки, тяжести и запустения в голове и сердце». Он ясно сознавал, что нужны какие-то серьезные перемены в жизни. Громадные нерастраченные человеческие и творческие силы, затаённая «жажда подвига» (подвига нелитературного!) — всё это требовало какого-то выхода! А моря, океаны — это ведь давняя его мечта: «Страстишка к морю жила у меня в душе…» Ещё когда он только начинал осваивать Петербург, он гулял по Васильевскому острову, наслаждался видом больших кораблей и «нюхал запах смолы и пеньковых канатов»! Вот почему он так обрадовался неожиданному предложению отправиться вокруг света в качестве секретаря адмирала Евфимия Васильевича Путятина на фрегате «Паллада». Эта передышка оказалась очень кстати: несколько лет плавания, полной перемены жизни, невозможность запросто сойти на берег и явиться среди своих знакомых — всё это должно как-то «утрясти» его жизнь по возвращении. В конце концов путешествие, да ещё морское, — это обязательно приключения и, как следствие, перемены!

Писателю повезло с возможностью обойти весь белый свет и побывать в экзотических азиатских странах. Россия впервые так серьёзно начинала поворачиваться лицом к Востоку: к Японии и Китаю прежде всего. Экспедиция Путятина в Японию открывала для России новые горизонты. И притом не только в Японии, но в Юго-Восточной Азии в целом. Конечно, и раньше страна посылала свои «миссии» в Пекин. В их состав входили учёные монахи, дипломаты, военные, между прочим, и архимандрит Аввакум (Честной), с которым близко сойдётся Гончаров во время плавания на «Палладе». Но теперь ситуация изменялась коренным образом. До 1855 года китайский язык изучался в России в одном только Казанском университете. Теперь, когда восточный вопрос встал всерьёз, всех китаеведов вместе с синологической библиотекой забрали из Казани в Петербург. 22 октября 1854 года был подписан указ Правительствующему Сенату о преобразовании разряда восточной словесности Санкт-Петербургского университета в факультет восточных языков. На факультете учреждалось девять кафедр, в том числе и кафедра китайского языка. Её возглавил профессор В. П. Васильев, который убыл из Китая незадолго до отправление в кругосветку фрегата «Паллада». Азиатская экспедиция адмирала Е. В. Путятина была нужна России как воздух!

Для самого писателя предложение отправиться в кругосветку было не случайным. Хотя в своём министерстве Гончаров занимал совсем незначительную должность с мизерным окладом, но был на виду у начальства. Среди его знакомых были люди, связанные с придворными кругами. Прежде всего речь идёт о семье академика Майкова, который благодаря своему таланту был известен самому государю Николаю I. Царь лично присвоил художнику-любителю Майкову звание академика и заказал ему роспись Троицкого собора лейб-гвардии Измайловского полка, затем Майков расписывал знаменитый Исаакиевский собор. Так что за Гончарова было кому замолвить словечко. Собственно, на фрегате «Паллада» должен был плыть Аполлон Аполлонович Майков, будущий известный поэт, сын академика. Но он отказался, и тогда сами Майковы предложили товарищу министра народного просвещения Авраамию Сергеевичу Норову ^[166] кандидатуру Гончарова: чиновник Министерства иностранных дел, чрезвычайно уравновешенный и дипломатичный человек, наконец, что очень важно, талантливый писатель, автор «Обыкновенной истории» и «Сна Обломова». Ничего лучшего и быть не может! Он и будет тем Гомером, который выдаст в свет новую «Одиссею», опишет путешествие современных аргонавтов за золотым руном к берегам Японии! Гончаров с удовольствием согласился. Сбывалась его давняя мечта…

24 сентября 1852 года он уже присутствовал на вечере у Норова: великий актёр Михаил Семёнович Щепкин читал «Театральный разъезд» и «Развязку «Ревизора»». На вечере присутствовали также поэт А. Н. Майков, профессор A.B. Никитенко, хорошо известный в литературной среде В. И. Даль, наконец, писатель Г. П. Данилевский. ^[167] Биограф Норова замечает: «На высоте его общественного положения обращение его со всеми, — по единодушному свидетельству лиц, близко знавших его, было столько же просто, безыскусственно, полно доброжелательства и добродушия, как и во всех других обстоятельствах его жизни. В человеке он прежде всего уважал человека и внешним отличиям никогда не давал предпочтения перед внутренними. Еженедельно, в определенный день, у него собиралось многочисленное общество, в котором, между высшими сановниками, всегда занимали почетное место люди, известные своими дарованиями, люди мысли и науки; в беседе с ними он по преимуществу любил проводить время. Понятно, как благотворно действовало это и на ученых, и на него самого — на его деятельность. В этих простых, не стесненных никакими формальностями беседах, где всякий, зная просвещенное уважение хозяина ко всякому честно и свободно выраженному убеждению, высказывал свои мысли и взгляды напрямик, министр узнавал много такого, что не могло доходить до него официальным путем и что, однако, вовсе не было излишним иметь в виду для успешного хода вверенного ему дела; а собеседники министра в этих же беседах почерпали силы к честному труду на общую пользу». ^[168]

Отношения у Гончарова с Норовым стали, видимо, доверительными сразу, благодаря общим знакомым. Они продолжатся и после гончаровской кругосветки. Кандидатура писателя, несомненно, обсуждалась на самом высоком уровне. Очевидно, одобрил её сам великий князь, сын государя Константин Николаевич, ^[169] в то время товарищ начальника Главного морского штаба. Отчёт Гончарова об экспедиции в своё время будет отправлен именно в его руки, и в дальнейшем великий князь не только выхлопочет для Гончарова внеочередной чин и пожалует его перстнем, но и пригласит писателя в качестве преподавателя словесности к своему сыну, будущему поэту К. Р.

В это было трудно поверить. «Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь… И вдруг — на море!» — так писал сам Гончаров, как бы удивляясь своей неожиданной смелости вместе с другими. И тут же признался, что мечтал о таком путешествии с той самой минуты, как учитель сказал, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны, и мальчику Гончарову захотелось поехать с правого берега Волги, на котором он родился, и воротиться с левого. Так и получилось. Гончаров прошел на фрегате «Паллада» от Балтийского до Охотского моря, от Кронштадта до Императорской (ныне Советской) гавани. Затем он сухопутным путем, через Сибирь, возвратился в Петербург. Кругосветное путешествие заняло целых два с половиной года. Трудности и лишения, которые писателю пришлось претерпевать в пути, он благоразумно прикрывает лёгкой иронией и шуткой. В письме к своим друзьям Майковым он размышляет: «… Разве Вы думает, я изменился? Разве я люблю ночевать где-нибудь, кроме своей каюты? Ведь я в ней у себя. Корабль ежедневно меняет место, скажете Вы? Разве планета наша ежеминутно не меняет места и никогда на старое не приходит, а разве я заботился об этом, лежа у себя на Литейной…»