Александр Дюма - Анри Труайя Страница 37

Представление закончилось, но Александр, успевший за это время несколько раз перейти от тревоги к надежде и обратно, не мог понять, какой приговор вынесен его «Христине», что это – успех или провал? Только в одном он был теперь совершенно уверен: эпилог надо убрать, а несколько неудачных четверостиший срочно переделать.

Дюма пригласил к себе на ужин после спектакля двадцать пять человек из числа своих друзей. Мелани принимала гостей, среди которых были Гюго, Виньи, Буланже, Планш, Теодор Вильнав… Одни только знатоки. За столом обсуждали поправки, необходимые для успешного «хода» пьесы. Александр был согласен с тем, что «Христину» придется почистить, но успеет ли он исправить все, что надо, и дать актерам возможность прорепетировать все в целом до завтрашнего представления? От волнения у него пропал аппетит. Бедняга недооценил истинно братское великодушие иных писателей, у которых талант сочетается с благородством! Гюго и Виньи немедленно предложили ему свои услуги: они закроются в кабинете и займутся «приведением в порядок» пьесы, в то время как автор с остальными гостями продолжит пировать в соседней комнате. «Они работали четыре часа без передышки так же добросовестно, как если бы работали на себя, а когда выбрались на волю и увидели, что все уже легли и спят, не стали никого будить, оставили рукопись на камине и ушли – два соперника – рука об руку, словно братья». ^[48]

Утром Александр, измученный вчерашними волнениями, еще дремал. Вдруг кто-то постучал в дверь. Мгновенно проснувшись, он поспешил открыть. Перед ним предстал книготорговец Барба, который пришел предложить ему двенадцать тысяч франков за право напечатать рукопись «Христины»: вдвое больше того, что автор получил за рукопись «Генриха III»! На этот раз сомнений не оставалось. «Это успех!» – провозгласил Александр. И решил первым делом расплатиться с несколькими кредиторами, а книгу посвятить герцогу Орлеанскому, который всегда был рядом с ним в трудную минуту. Неблагодарность Дюма с детства считал главным пороком низменных душ и потому, едва достигнув сознательного возраста, решил вести себя достойно.

Второе представление, с текстом, исправленным Гюго и Виньи, завершилось дружными аплодисментами и многочисленными вызовами. Газеты в целом были настроены доброжелательно. Конечно, кое-где встречались злобные выпады. Так, Филарет Шаль написал в «Парижском обозрении» («La Revue de Paris»), что новая пьеса Александра Дюма представляет собой «немыслимую мешанину», а «Театральный курьер» уверял, будто «мадемуазель Жорж – это огромная круглая тыква в женском обличье», успех же пятиактной пьесе обеспечили «бесчестные клакеры». Как бы там ни было, дело было сделано, интерес у зрителей пробудился, и зал неизменно оказывался полон.

Как-то вечером, когда Александр шел через площадь Одеона, рядом с ним остановился фиакр. Сидевшая в нем женщина выглянула наружу и окликнула его: «Господин Дюма!» Узнав в ней актрису Мари Дорваль, очаровательную возлюбленную Виньи, Дюма поклонился. Выяснилось, что Мари видела спектакль и все еще не может прийти в себя от волнения. «Ну, садитесь же рядом, ну, поцелуйте же меня! – воскликнула она. – У вас большой талант, и вы неплохо понимаете женщин!» Когда такая пленительная молодая особа говорит драматургу, что он «неплохо понимает женщин», ему незачем и ждать лучшей похвалы. Александр сел в фиакр, обнял Мари Дорваль и запечатлел на ее щеке почтительный поцелуй. Приведет ли когда-нибудь этот простой знак дружбы к более близким отношениям? Он не смел на это надеяться, но, несмотря на восхищение и признательность, которые испытывал к Виньи, решил, что не отказался бы от такого романтического приключения.

Когда Дюма думал теперь о своих отношениях с женщинами, ему иногда казалось, будто он живет не в цивилизованном городе, но в джунглях, где царит закон силы и где все позволено. Добыча принадлежит тому, кто сумеет ею завладеть.

Не переставая мечтать о прелестях Мари Дорваль, Александр тем не менее заинтересовался еще одной актрисой, с которой только что познакомил его Фирмен. Ее настоящее имя – Белль Крельсамер, по сцене – Мелани Серр. Еще одна Мелани в его жизни! Удобства ради он предпочел сохранить за новой подругой ее странное имя Белль. Она была наполовину еврейкой, наполовину эльзаской, и у нее, по его рассказам, были «черные как смоль волосы, бездонные синие глаза, нос прямой, как у Венеры Милосской, и жемчужные зубы». Между двумя интрижками она в свое время стала любовницей Тейлора и родила ему дочь. В благодарность тот распахнул перед ней двери «Комеди Франсез». Но, поскольку талант Белль был менее очевиден, чем красота, ее не взяли в пайщики театра, пришлось довольствоваться провинциальными гастролями. Как только она вернулась в столицу, Александр решил заняться ее делами как следует. Он очень старался любым путем втиснуть ее в труппу «дома Мольера». Увы! Красавицу Белль сочли недостойной играть репертуар Французского театра. Что оставалось делать? В утешение он снял для неудачницы хорошенькую квартирку в доме семь по улице Университета – в двух шагах от дома, где жил сам. Доказательства едва зародившейся любви, которые он ночь за ночью ей дарил, нисколько не мешали ему ни усердно волочиться за Мари Дорваль, ни заверять в неизменной привязанности и верности Мелани. И как бы последняя могла в нем усомниться после того, как именно его стараниями забеременела? Вот и еще одно неожиданное осложнение!

Боясь огласки, Мелани хотела уехать вместе с матерью в принадлежавшее семье поместье в Ла Жарри, где, по ее разумению, и следовало появиться на свет драгоценному плоду незаконной любви. Она уже складывала вещи… Перед самым отъездом Мелани Александр поделился с ней замыслом, на который возлагал величайшие надежды: ему хочется написать для театра их собственную историю, чуть-чуть, конечно, «подправленную». В этой пьесе, пока еще только задуманной, он выведет человека, который, будучи застигнут мужем женщины, только что ставшей его любовницей, заколет ее кинжалом, утверждая, будто убил за то, что она отказалась ему принадлежать. Таким образом, герой пьесы, желая спасти доброе имя любимой женщины, признает, что тщетно старался ее соблазнить, и взойдет на эшафот, так и не открыв истинной природы их взаимного чувства. Разумеется, персонажем драмы владели стремления куда более возвышенные и пылкие, чем те, что ее автор испытывал к Мелани, но ведь писателю достаточно в ничтожно малой степени проникнуться мыслями своего персонажа – и вот уже с помощью воображения он помогает им разрастись до размеров мифа!

Александр, который скоро три года как был любовником замужней женщины, считал себя вполне способным описать муки ревности. Ему почти не требовалось себя подстегивать для того, чтобы отыскать в собственной голове вопли страсти, доведенной до пароксизма и обреченной на страшную развязку: убийство ради чести. Название для пьесы он уже придумал: «Антони». Мелани, покоренная красноречием Александра, восхитилась творением, вызревавшим в этом разгоряченном мозгу, и даже решила окрестить именем Антони дитя, которое носила под сердцем. Довольный тем, как все в последнюю минуту уладилось, Александр 3 июня 1830 года усадил Мелани и ее мать в нантский дилижанс и пообещал молодой женщине приехать к ней, как только закончит «Антони».