Сперанский - Владимир Томсинов Страница 37

Знания, ум и бойкое перо могут быть для молодого чиновника лишь предпосылкой успеха, хотя и весьма важной. Многое, если не все, зависит в его карьере от того, кому он будет угождать своим умом и пером, чьим интересам станет служить. Высшая бюрократическая сфера России первых лет Александрова правления была крайне неоднородна по своему составу. Быть может, ни один государь в предшествующей русской истории не имел в своем сановном окружении столько различных по своим интересам и взглядам группировок, сколько имел Александр I. С одной стороны, его окружали старые, не всегда образованные, но всегда опытные и сильные своими аристократическими связями екатерининские сановники, как, например, Н. П. Румянцев и Д. П. Трощинский. С другой — по восшествии своем на престол он приблизил к себе молодых аристократов, неопытных в государственных делах, но образованных по высшей для того времени мерке. Наконец, Александр оставил подле себя часть тех сановников, что были в фаворе у его несчастного отца.

С одной стороны, среди сановников Александра I были консервативно настроенные, активно выступавшие против каких бы то ни было перемен люди. С другой — в его окружении заметную роль играли люди реформаторских настроений. Кроме того, здесь присутствовали и такие персоны, как Адам Чарторижский, которых нельзя отнести ни к первым, ни ко вторым, которые, в сущности, были равнодушны к благу России. Сами по себе консерваторы также были неоднородны — одни из них относились отрицательно к переменам из патриотических побуждений, из опасения, что власть может при проведении преобразований нарушить естественный ход исторического развития России и тем навредить ей. Другие не принимали перемен оттого, что боялись за свое положение. Император Александр I воспринимал эту неоднородность своего сановного окружения как нечто должное. Он не только не пытался ее преодолеть, но как будто даже сознательно усиливал. Раздав должности стареющим екатерининским сановникам и приблизив к себе молодых аристократов (Кочубея, Новосильцева, Строганова), Александр спустя некоторое время призвал к себе графа Алексея Андреевича Аракчеева, который был одинаково чужд и тем и другим.

Надо ли говорить, какие трудности испытывал в таком разнообразии лиц и интересов молодой чиновник, одаренный умом и талантом, но не имевший ни знатности, ни связей, ни сколько-нибудь солидного опыта гражданской службы? Здесь буквально на каждом шагу требовалось делать какой-либо выбор. Кому угодить, чьим интересам отдать предпочтение, чтобы не пасть, остаться при должности, получить награду, занять еще более влиятельное место. Михайло Сперанский данные трудности преодолевал на редкость успешно. Каждый раз, когда приходилось ему делать выбор между лицами и интересами, он делал его именно так, как это нужно было для его карьеры. О первом таком случае уже упоминалось выше — это был выбор между Трощинским и Кочубеем. Остановимся на другом, более сложном, случае, когда поповичу, вознесенному в высшие бюрократические сферы, пришлось сделать, быть может, важнейший для своей карьеры выбор. Собственно говоря, это даже не случай, а целая история.

9 ноября 1802 года, то есть ровно через два месяца после того как Сперанский перешел служить в Министерство внутренних дел, император Александр своим Указом Правительствующему Сенату учредил Еврейский комитет для рассмотрения вопросов проживания и деятельности еврейских общин на территории Российской империи и «для избрания средств к исправлению настоящего евреев положения».

Инициатива постановки этих вопросов принадлежала министру юстиции Г. Р.Державину. 16 июня 1800 года император Павел I издал указ, в котором говорилось: «Господин тайный советник Державин! По дошедшему до НАС сведению, что в Белорусской губернии недостаток в хлебе и некоторые помещики, из безмерного корыстолюбия, оставляют крестьян своих без помощи к прокормлению, поручаем вам изыскать о таковых помещиках, где нуждающиеся в пропитании крестьяне остаются без помощи от них, и оных имения отобрав, отдать под опеку и распоряжением оной снабжать крестьян из господского хлеба, а в случае недостатка заимствовать оный для них на счет помещиков из сельских магазейнов»[17]. Невыносимо тяжелое положение белорусских крестьян произвело на поэта-чиновника гнетущее впечатление. Но причины бедственного состояния крестьян он обнаружил не только в практике злоупотреблений помещиков своими правами, но и в деятельности еврейских предпринимателей, промышлявших винокурением и торговлей. Наживая большие барыши, корчмари и торговцы спаивали и обирали крестьян до последней нитки. Ряд необходимых мер для ограничения эксплуатации белорусской бедноты Державин предпринял прямо на месте. В своих мемуарах он писал об этих мерах следующее: «Также сведав, что жиды из своего корыстолюбия, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают, приказал винокуренные заводы их в деревне Лёгне запереть и прочие сделал распоряжения, сберегающие и пособляющие к промыслу хлеба».

Еще во время своего пребывания в Витебской губернии Г. Р. Державин, как он сам отмечал в своих мемуарах, «сочинил о евреях обстоятельное мнение, основанное на ссылках исторических, общежительских сведениях и канцелярских актах». Прибыв в октябре 1800 года в Санкт-Петербург, он подал императору Павлу записку под названием «Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных помыслов евреев, о их преобразовании и о прочем».

Данная записка состояла из двух частей: в первой части описывалось положение «белорусских обитателей», во второй говорилось об устройстве быта евреев и мерах по его преобразованию. Свои выводы относительно характера организации еврейского населения Державин основывал не только на сведениях о ее состоянии во второй половине XVIII столетия, но и на фактах древней и средневековой истории евреев. Главное внимание он уделил в указанной записке только тем установлениям и обычаям евреев, которые считал «вреднейшими для обществ, между коими они обитают». По его мнению, к таким установлениям и обычаям относились раввинские школы, кагалы и занятие евреев торговлей.

Школы были вредны, по словам Державина, тем, что в них раввины, «наполняясь исступлением древних их талмудов или толковников их религии, преданиев, обычаев и законов, превращают начальные основания их чистого богослужения и нравственности в ложные понятия о справедливости и неправде, и вместо общественной, практической добродетели поощряют простой народ к одним пустым обрядам и ненависти других народов. А чрез то так его ослепили и непрестанно ослепляют, что возвысилась и утвердилась между ими и прочими не единоверными с ними так сказать неразрушимая стена, которая, окружая их мраком, содержит в твердом единстве и отделении от всех обитающих с ними».

О кагалах Державин писал в своем «Мнении…», что эти «судилища или места правления, составленные тоже из избраннейших их старейшин, или раббинов», и существующие среди евреев, как и школы их, издревле и владычествующие над ними «самовластно», давно превратились в инструмент эксплуатации еврейской верхушкой рядовой еврейской массы. Кагальные старейшины не дают никому никакого отчета в своих действиях и в том числе в расходовании денежных сумм, собранных в среде евреев. «Бедная их чернь от сего находится в крайнем изнурении и нищете, каковых суть большая часть. Взглянуть на них гнусно. Напротив, катальные богаты и живут в изобилии; управляя двоякою пружиною власти, то есть духовною и гражданскою, в руках их утвержденною, имеют великую силу над их народом. Сим средством содержат они его, или, по-видимому, рассеянное общественное их политическое тело, не токмо в неразрывной связи и единстве, но в великом порабощении и страхе».