Педро Жестокий - Франсуа Пиетри Страница 37

В предыдущих главах мы видели, как внезапно во времена Хуана II, а затем Изабеллы Католической сложилась легенда о Педро Справедливом, что вызывало удивление у историков того времени. После нескольких лет затишья, приходящихся на царствование Карла V и Филиппа II, которых не интересовал второстепенный, на их взгляд, персонаж, сторонники короля Педро, поддерживаемые Филиппом IV, с новой силой возобновили его оправдание. Этим занялись придворные, желавшие воспользоваться возможностью прославить абсолютизм и принципы монархии.

В то же время литераторы и драматурги, безусловно не из-за желания пересмотреть историю, а скорее из стремления поэксплуатировать отличную романтическую тему, способную прославить национальное чувство, берутся за образ короля Педро, придают ему новые черты, возвеличивают и в итоге навязывают новые представления публике, которую обычно легче увлечь вымыслом, чем правдой.

Таким образом, общественное сознание сделало решительный шаг: ныне оно видит в Педро государя, подвергшегося несправедливым нападкам авторов исторических хроник, а его так называемая жестокость теперь кажется лишь выражением вряд ли достойных осуждения мудрости и прямолинейности.

XVIII век пошел еще дальше. В угоду свойственному этой эпохе образу мысли он не ограничится версией борца за справедливость, а сделает из него ревнителя народных свобод, защитника слабых и угнетенных. Педро станет трагическим образом борца за государственные интересы, столкнувшегося с тиранией аристократии, от ударов которой он в итоге и погибнет. Очень многие писатели XVIII века с энтузиазмом и страстью использовали подобный образ, а Вольтер напишет «Дона Педро», где речь в защиту короля перерастет в панегирик.

Самое странное, что такая всеобщая симпатия по отношению к Педро Жестокому проявится именно в тот момент, когда один ученый издатель в Мадриде, Эжен де Льягуно, выпустит в свет хронику Айялы, которая до того была известна лишь по первым копиям и, может быть, по нескольким немногочисленным экземплярам, напечатанным в начале XVI века. Правда, Льягуно, не чуждый идеям своего времени, постарался добавить критические исправления и напечатать при-мерно в это же время очень спорную версию Гратиа-Деи. В конце концов возникает вопрос: не эта ли двойная публикация повлияла на возрождение с новой силой легенды, очень удачно отражающей политические воззрения эпохи?

На этот раз серьезные историки и юристы объединятся и открыто предпримут оправдательную кампанию в защиту короля Педро, опирающуюся на более серьезные труды, чем забавные истории и невероятные рассказы, которыми руководствовались авторы прошлого века. Первым, кто перешел Рубикон, стал Хуан де Феррерас, иезуит, который на страницах своей «Общей истории Испании», опубликованной около 1730 года, выступил в защиту Педро и обрушился на графа Трастамарского.

Но двадцать-тридцать лет спустя, в эпоху, когда дух Просветительства начинает свое шествие и из Франции при покровительстве Карла III переходит в Испанию, многие эрудиты с рвением возьмутся искать в государе, преступления которого они постоянно оправдывали, некие добродетели, сделавшие его противником и жертвой феодалов и церковников.

Пока почтенные летописцы, такие как Каскалес, Торрес-и-Тапия, Валладарес, в совместных исследованиях проявляют много снисходительности к королю Педро, издатель Эжен де Льягуно принимается за анализ хроники Айялы и оспаривает ее. С другой стороны, два ученых профессора университета, Берни-и-Катала в «Диссертации о доне Педро Кастильском» и Ледо дель Посо в «Похвальном слове дону Педро, основанном на хронике Айялы», разрабатывают, приводя множество доказательств, версию о непонятом первооткрывателе. Стоит привести несколько типичных цитат из труда второго автора, так как они показывают, до какой степени дошла здесь любовь к парадоксу и необычности.