Марина Мнишек - Вячеслав Козляков Страница 37

Когда потом были собраны сведения о боях утром 17 (27) мая в Москве, оказалось, что было убито не менее пятисот человек с польской стороны и вдвое больше с «московской». Несколько часов продолжалось стихийное побоище, ставшее на несколько ближайших лет саднящей раной в отношениях с Речью Посполитой. Спаслись только те, кого, как Марину Мнишек и воеводу Юрия Мнишка или князя Константина Вишневецкого и Станислава Мнишка, взяли под охрану сторонники будущего царя Василия Шуйского, а также те, кто, оставаясь на своих дворах, оказал сопротивление или с боями пробился на Посольский двор. Погибли же многие шляхтичи и шляхтенки, а также пахолики (слуги), кучера, находившиеся при лошадях, купцы и челядь. По свидетельству Исаака Массы, умертвили «почти всех музыкантов». Немало полегло людей из царской охраны, за которыми, похоже, толпа охотилась особо. Поляки, служившие царю Дмитрию Ивановичу, находились все вместе и сдались, обнадеженные тем, что их не тронут. Но затем нападавшие с особой жестокостью расправились с бывшим гонцом Склиньским, ездившим с письмами к Марине Мнишек, и перебили остальных царских слуг. Был убит находившийся с первых дней похода в Московское государство при царе Дмитрии Ивановиче ротмистр Станислав Борша, оставивший уже упоминавшиеся «Записки». Погиб еще один свидетель появления «царевича» Дмитрия в Речи Посполитой – ксендз Франтишек Помасский, превратившийся к этому времени из провинциального самборского священника-бернардинца в «секретаря короля его милости», но не успевший исполнить свою «великую миссию» соединения двух церквей. Особенно тяжелыми были бои вокруг царицына двора на Никитской улице, что тоже вряд ли было случайным, ибо толпа искала повод, чтобы расправиться с Мариной Мнишек.

Испуганные, страдавшие от ран, обобранные поляки и литовцы, пережившие московский бунт, ждали дальнейшего решения своей участи. Теперь все гости царя Дмитрия Ивановича становились заложниками. Судьба их зависела от того, выживет или нет семья сандомирского воеводы Юрия Мнишка. Между тем заговорщики еще заранее, насколько можно понять, отдали все на волю Божьего промысла. И если он уберег царицу Марину Мнишек, значит, так тому и быть. Понемногу столица начинала приходить в себя, и вот уже посол Афанасий Власьев, тоже уцелевший и не отправленный еще в опалу, прислал «навестить и утешить пана воеводу». Кроме Михаила Татищева судьбой воеводы Юрия Мнишка интересовался один из главных членов Боярской думы князь Василий Васильевич Голицын. Но самое удивительное состояло в том, что московские бояре, отнявшие власть у самозваного царя, разрешили сандомирскому воеводе навестить дочь в Кремле, чтобы убедиться в том, что она жива. Такая поездка должна была потребовать мужества и от самого воеводы, который всего с тремя слугами («сам-четверт») поехал со своего двора в кремлевские палаты. Толпа, не успевшая разойтись, наверное, не поверила своим глазам. Минутного замешательства хватило для того, чтобы Юрий Мнишек успел пройти во дворец, а перед «ринувшимися за ним скопом» людьми «бояре приказали запереть двери». И когда обнадеженный встречей с живой и невредимой Мариной воевода ехал к себе обратно на двор, мятежники «смотрели на него, как на какое-то великое чудо». Но к концу дня 17 мая народ, показав свою силу, уже успокаивался. Подводя итог пережитой катастрофе, автор «Дневника Марины Мнишек» записал: «Ибо и всегда там больше мир может, нежели сенат, а особенно когда случаются избрание царя или бунты» ^[152].

Марина Мнишек и ее свита стали в Москве свидетелями избрания нового царя Василия Ивановича Шуйского. Учитывая, что совсем недавно он не просто праздновал вместе со всеми коронацию и свадьбу царицы Марии Юрьевны, но по праву одного из самых родовитых вельмож играл в этих обрядах ключевую роль, выбор его царем сулил лучшую участь оставшимся в живых полякам и литовцам. Тем более что из дворца подавались недвусмысленные знаки о желании начать переговоры между двумя государствами о дальнейшей судьбе подданных Речи Посполитой. Марина Мнишек, снова превратившаяся для русских людей всего лишь в дочь сандомирского воеводы, по-прежнему, до избрания нового царя, оставалась в Кремле. Любопытно, что царь Василий Шуйский своими первыми распоряжениями относительно бывшей царицы озаботился… делами кухни. «Царице», как по-прежнему называл ее автор «Дневника Марины Мнишек», «давали все необходимое в крепости, но так как готовившихся там блюд она не могла есть, отдали приказ на кухню пана воеводы, чтобы там же готовили еду для нее». Впрочем, возможно, что это просто снимало подозрения в намерении отравить Марину Мнишек, так как она могла опасаться, что с ней произойдет то же, что, по официальной версии, произошло с годуновской семьей. 23 мая (2 июня) бывшую царицу Марию Юрьевну вместе с ее фрейлинами наконец-то отправили к отцу, где она могла по-настоящему успокоиться после пережитых потрясений. Потеря драгоценностей, жемчуга, платьев и всего имущества, запертого в кладовых нового царя, казалась ей уже меньшим злом по сравнению со всем остальным. Тем более что она соглашалась отдать их насовсем, лишь бы ей вернули слугу-арапчонка, встречавшего ее в роскошной карете при въезде в Москву. В восемнадцатилетней шляхтенке, только что находившейся между жизнью и смертью, жили еще девические привязанности к своим «игрушкам».

Теперь победившие бояре во главе с царем Василием Шуйским взялись за сандомирского воеводу Юрия Мнишка, справедливо считая его главным «опекуном» свергнутого «Ростриги». Неделю спустя после возвращения Марины Мнишек к отцу, 30 мая (9 июня), сандомирского воеводу привезли в Кремль, где он с небольшим числом приближенных «предстал перед панами думными». С обеих сторон начались прения со взаимными упреками и обвинениями (это было только начало более чем двухлетней тяжбы). В «Дневнике Марины Мнишек» передается суть разногласий: «Всю вину за смуту, происшедшие убийства, кровопролитие они возлагали на пана воеводу, будто бы все это произошло из-за того, что он привел в Москву Дмитрия (которого они называли изменником). А пан воевода объяснял и доказывал свою невиновность. Припомнили и то, “что тебя, пан воевода, Бог чудесно спас (за то его благодари), ибо с тобою то же должно было случиться, что с Расстригою сталось”» ^[153].

Вопросы бояр и ответы воеводы Юрия Мнишка сохранились в современной записи, сделанной кем-то из присутствовавших на обсуждении поляков. Воевода пытался защищаться и доказывал, что он действовал под влиянием самой «москвы», признавшей «того человека» своим государем, и якобы ни в чем не хотел идти против воли московских панов-радных, то есть Боярской думы. Пан Юрий объяснял, что он искренне желал «получить разрешение панов сенаторов московских относительно кондиций, на которых я условился с покойным и по каким бы мог дать дочь свою в супруги покойному», однако его остановил посол Афанасий Власьев (на него воевода Юрий Мнишек неоднократно ссылался в подтверждение справедливости сказанного), который грубовато сформулировал для сандомирского воеводы суть политической системы Московского государства: «У нас государь делает, что хочет, не советуясь с панами думными, не так, как тут у вас в Польше». Отвергал воевода и обвинения в том, что будто бы приехал со своими жолнерами «для войны»: «О войне или о какой измене я не помышлял, ибо и дочери бы своей с собой не привозил и не дал бы ее в супруги покойному, если бы для этого с ними приехал». Возникали и вопросы вероисповедания. Здесь также пан Юрий сослался на интересы дочери. На упрек в желании ввести «латинскую веру» воевода отвечал, что он как отец «следил, чтобы дочь моя для спасения души от веры своей не отступала. Поэтому хотел бы, чтобы она в назначенных ей владениях капланов в костелах своих имела, по примеру многих других» ^[154]. Становилось очевидным, что воевода будет стоять на своем.