Ермак - Борис Алмазов Страница 37

Никогда прежде тиун не видел такого разнообразия сабель, секир, ятаганов, копий...

Недобро глядели на тиуна эти люди; суровость городку придавало еще и то, что на всем пути тиун не увидел ни одной женщины или ребенка. Только мужчины, в основном молодые, попадались ему на дороге. Несколько человек прятали лицо в башлыках, а двое прикрывали черными лентами отрезанные носы.

Мороз продрал по коже тиуна, когда встретился он глазами с безносым.

«Тати! Душегубы! — думал тиун. — Сюда бы с мушками да стрельцами, а не с поклонами да подарками. Да только этих и стрельцами, пожалуй, не возьмешь — вона зверюги какие, все оружием увешанные».

Словно в подтверждение тому, о чем подумал тиун, один из безносых резко повернулся и клацнул по-волчьи зубами у самого носа тиуна.

— О Господи! — ахнул тиун.

Казачня по всему городку довольно зареготала.

— Нууу! Полно зубы-то скалить! — властно крикнул провожатый. — Человек с делом приехал.

— Хомут привез! — подсказал какой-то вовсе невообразимый казак, что, сидя на солнышке, пришивал к ветхой рубахе рукав. Тиун глянул на его иссеченную шрамами спину, и мороз подрал его по коже.

Таким только попадись в недобрый час.

«Господи, пронеси! Владычица Богородица, спаси!» — молился про себя казенный человек, проходя мимо казаков и поднимаясь на высокое крыльцо атаманской избы.

На широком балконе — гульбище, с которого был виден весь городок и все предместья, — в козлах стояли рушницы, на лавках лежали сабли, навязени, арбалеты, щиты, ножи многоразличные, бердыши, и сидело двое караульных, увешанных оружием, в теги леях и панцирях, как для боя.

Согнувшись, тиун вошел в низкую дверь и очутился в большой горнице, где прямо от двери до маленького оконца-бойницы в противоположной стене стоял длинный стол, на котором кроме нескольких жирников ничего не было. Тусклый свет шел от нескольких крохотных окон. Лампада мерцала в правом углу возле многочисленных образов, да рядом с аналоем лежали стопками книги.

Вдоль всего стола справа и слева, плечо в плечо, сидели атаманы. От простых казаков они отличались только тем, что все были в аккуратных ладных чекменях, архалуках, чепанах или кафтанах. Никакого угощения, никакого оружия.

Тиун горячо, истово, искренне перекрестился на иконы, отвесил сидящим поясной поклон. Те сдержанно кивнули в ответ, в полном молчании разглядывая тиуна.

— Ну сказывай, с чем пришел, — произнес наконец самый старый атаман, сидевший во главе стола. Годы выдавали только надтреснутый старческий голос да седая борода лопатой, а так сидел прямо, как молодой.

«Вот и пойми его, кто он? — подумалось приказчику. — Борода — как у православного, а голова бритая, как у мусульманина».

Он сначала сбивчиво, а потом постепенно выправляясь — сколько раз эту речь говорил — стал рассказывать, какие у него полномочия да за каким делом он приехал:

— Хозяева мои, господа Строгановы, получили перед Рождеством грамоту от Государя нашего Ивана Васильевича — людей наймовать для защиты от набегов сибирских людишек и богопротивных татаровей Алея и Кучумки из-за Камня на соляные вотчины... — сказал и осекся: половина, если не две трети, из присутствующих были в татарском платье, и вид у них был как у басурман.

Но никто его не перебил, и тем тягостнее было говорить, что атаманы сидели молча, а в полумраке было совсем не понять по их лицам, что они думают.

Он закончил свою речь и стоял, как ученик, перед этими каменно молчащими людьми, томясь этим молчанием и трепеща от страха.

— А слыхали мы, что хозяева твои уже наймовали прежде казаков с тысячу, где же они?

— Так где же им быть! Как были у нас, так и есть. Которые служат, которые женок взяли да ушли к своим языкам. У нас зыряне живут, они же сырьянские татары рекомы; они откуда-то из здешних мест пришли, так многие вольные казаки, коренные то есть, тамошних женок взяли и укоренились.

Один из атаманов сказал длинную фразу на непонятном тиуну языке, обращаясь к атаманам, а повернувшись к тиуну, молвил:

— Сырьяне — кочуют...

— Истинно, истинно! — заторопился тиун. — Я к тому, что казаки баб взяли и семействами обзавелись, а так и они с зырянами ходят, зверя промышляют, рыбалят...

— Ты сказал, «укоренились».

— Я и сказал, «укоренились», — обливаясь холодным потом, лепетал тиун, — потому семейственно в законе пребывают, венчанные...

— Укоренились — значит, на землю сели! — сказал атаман. — А казаки земли не пашут...

— Мил человек! — взмолился приказчик Строгановых. — Ты так разумеешь, я по-другому, ты меня не лови на слове, я и сам собьюсь...

— Брехать не будешь, не собьешься, — сказал кто-то почти совсем за спиною у тиуна.

— А что же от тамошних казаков к нам знака нет? — спросил старший.

— Так нешто я знал, что мне сюды ехать придется, когда меня господа из Чусовых городков в Москву посылали. Я в Москве цареву грамоту получил, а от Строгановых приказ — людей наймовать... Вот сюды и пришел.

— Через чего же не от Москвы идешь, а от Казани?

— Так я не только в Казани, я и в других городах был — все воинских людей ищу. Вот баили, в Казани можно воев понаймовать, а пришел в Казань — тамо нестроение и православных воинских людей нет. Одни татары служилые...

— А чем они тебе не воины?

— То-то и беда, что воины изрядные, а закон держат агарянский! А ну как они с сибирскими агарянами стакнутся — мне же господа мои лютую казнь учинят. Да и сам я исказнюсь — ну-ко, агарян в Чусовые и Пермские городки навел... Страх!

— Ступай покуда! — прервали атаманы его лепет.

Тиуна вывели из атаманской избы и посадили куда-

то в каморку, в подклет. Полуголый казак с выхлестнутыми передними зубами грохнул засовом на дубовой двери, и тиун обмер: «Пропал!»