Последний английский король - Джулиан Рэтбоун Страница 37

Посреди рощи открылась круглая поляна, а посреди поляны – круглый гладкий камень, поросший желтым мхом, высотой примерно в фут и около шести футов в диаметре. Валун окружало кольцо травы, единственное здесь пятно зелени. Поодаль, в тени падуба, уже ничего не росло.

Перед камнем рядами стояли женщины, они покинули празднество раньше мужчин. Эдит в зеленом платье замерла чуть в стороне, в арке, образованной ветвями цветущего падуба, листья, богатые эфирными маслами, влажно блестели. Женщины стояли спиной к Эдуарду и его спутникам, лицом к камню. То ли почувствовав присутствие короля, то ли повинуясь какому-то знаку, Эдит повернулась и откинула зеленый муслиновый капюшон, закрывавший ее лицо. У короля перехватило дыхание.

Ярко-рыжие волосы невесты были перевиты жемчужной нитью, кожа ее была безупречно белой, такой белой кожи он никогда в жизни не видел. Высокий лоб, под сводом темных бровей широко расставленные глаза цвета морской воды. Тонкие, изящные черты лица, полные губы, прямой нос, крепкий подбородок, шея – точно выточенная из слоновой кости. Но именно волосы, ярко-рыжие, пламенные волосы придавали ей почти сверхъестественную красоту. Эдит вовсе не была похожа на Тостига. Эдуард втайне надеялся на их сходство, но теперь позабыл о своих мечтах, ибо представшее перед ним лицо вполне могло быть лицом невероятно красивого мальчика-андрогина на пороге созревания. Короля особенно привлекали юноши этого возраста, быть может, потому, что первый сексуальный опыт он приобрел лет в четырнадцать вот с таким же ангелочком.

Эдит протянула суженому руку, такую же длинную и белую, как и ее ноги, растянула рот в улыбке, но глаза остались холодны. Король надел на безымянный палец невесты золотое кольцо, позаимствованное из материнской сокровищницы, и позволил ей проделать то же самое с его пальцем. Когда девушка прикоснулась к нему, Эдуард невольно вздрогнул. Она покрепче ухватила жениха за руку и прошла с ним под аркой из падуба к священному валуну.

Начало сказываться действие зелья, которым опоили короля. В отвар, несомненно, подмешали сок особых грибов, вызывающих галлюцинации и усиливающих похоть. Теперь красавица принудила Эдуарда отведать вдобавок хмельной напиток. Одна из спутниц протянула Эдит золотую чашу, богато украшенную каменьями. В воспаленном уме Эдуарда мелькнуло воспоминание о том, что они находятся неподалеку от Гластонбери, где нередко являлись видения Святого Грааля, если не сама священная чаша. Эдит уговорила, скорее даже заставила короля осушить чашу одним глотком. Это был всего-навсего сидр, однако сидр двухлетней выдержки, крепкий, с насыщенным вкусом, вероятно, этот напиток тоже содержал наркотические добавки. Сидр имел символическое значение – поднося нареченному перебродивший яблочный сок, неземная, но столь осязаемая, близкая, но вечно ускользающая красавица представала перед ним в образе Яблочной Богини.

Вторая служанка передала будущей королеве ветвь яблони с тяжелыми плодами. Эдит выбрала одно яблоко, его тут же сорвали, разрезали кремневым ножом, не как обычно, сверху вниз, но особым и запретным способом – поперек, так что половинки, распавшись, открыли в середине звезду из пяти содержавших семена гнезд, причем каждая перегородка оказалась разделена надвое. Такой разрез был табуирован, поскольку обнажившиеся семенные гнезда больше всего напоминали вульву. Эдит протянула половину яблока королю и съела свою долю, внимательно, исподлобья, наблюдая за тем, как ест он. Теперь она символически становилась Фрейей, Гольдой, Хельдой, Хильдой, Остарой в глазах тех, кто еще не забыл своих саксонских, германских корней, а для кельтов она была Рианнон, Арианрод, Керридвен, Блодуэдд, Дану, Анна. А кем стал он? В тот час он был героем или богом, рожденным богиней, соблазненным богиней, принесенным в жертву богине.

Участники священнодействия окружили их. Две девушки расстегнули спереди платье Эдит, распахнули его, как занавес, остальные занялись одеждой короля. Голова у него плыла, сердце стучало. Он никогда прежде не видел обнаженную женщину, женщину в одних только золотых сандалиях. Эдуард разрывался надвое, испытывая отвращение и похоть. Отвращение в нем вызывали ярко-рыжие волосы между ног невесты. Он и не думал, что у женщин тоже растут там волосы, и счел это свойственным одной только Эдит уродством. Из тумана и ветвей падуба позади Эдит проступила какая-то фигура, и когда Эдуард разглядел этот призрак, ужас окончательно заглушил в нем желание – то была голова барана, бараньи рога на голове закутанного в меха мужчины. Между ног сатира торчал торжествующий фаллос, сатир благословлял им брачующихся, благословлял всю свадьбу.

Иллюзия? Спектакль? Правды Эдуард так и не узнал, но если то была игра, Годвинсоны зашли чересчур далеко и самих себя перехитрили. В любом случае, как только Эдуарду предстало это видение, он распознал в нем бесовство. Его охватило исступление, какое находит на воинов в битве и какого он сам никогда не испытывал. Вцепившись что было сил в уже расстегнутые служанками одежды, король вырвался из круга обступивших его женщин, выскочил из толпы и кинулся к подножию горы, где ждали слуги и лошади. Полыхнула молния, ударил гром, с новой силой хлынул дождь.

Женщины, оставшиеся на прогалине, оправляли платье на Эдит.

– Мразь! – сказала она, отряхиваясь от брызг. – Дерьмо!

Много лет спустя, когда Тостиг женился и вернулся ко двору в качестве главного советника и единственного друга короля, он поведал Эдуарду истину, о которой король лишь отчасти догадывался.

– Они знали, что обычно женщины не вызывают у тебя желания, а потому решили, что нужно опоить тебя любовным зельем, и придумали эту фантасмагорию, чтобы ты хоть раз возбудился и овладел Эдит. Одного раза в присутствии свидетелей было бы достаточно.

– Где они научились колдовству? Неужели все еще справляют обряды старой веры?

– Нет. Лишь по праздникам вспоминают старинные поверья, отдельные приметы, связанные со свадьбой, рождением ребенка или похоронами.

– Что же, они заново воссоздали все это?

– Более-менее. Есть такая старуха в Керне, она уверяет, будто помнит все, как было, и сохраняет «часть наследия Англии» – так она выражается. Наверное, с ней посоветовались.

Но и спустя десять лет Эдуард бился над этой загадкой:

– Даже если бы произошло соитие, не могли же они быть уверены, что она понесет с первого же раза?

– Вот почему назначили обручение, а не свадьбу. Пока Эдит не вошла в твою семью, она могла спать с кем угодно и сколько пожелает. У нее оставался на это еще по меньшей мере месяц.

– А если б ребенок уродился не в нее и не в меня?

– Любой младенец, рожденный Эдит, удался бы лицом в Годвинсонов, поскольку она не подпускала к себе никого, кроме них.

– Никого, кроме братьев?

– Да, и отца.

– И тебя в том числе?

– Только не меня, – рассмеялся Тостиг. – Мы с ней никогда не ладили.

Двадцать третьего января 1045 года Стиганд провел скромную брачную церемонию, соединив Эдуарда с Эдит. Эдуарду ни разу не удалось овладеть женой, хотя в течение недолгого периода от брачной ночи до начала поста он был близок к этому. Короля возбуждали стопы Эдит, длинные, с высоким подъемом, безупречно белые – ей ведь было тогда всего шестнадцать лет. Прелестные стопы в золотых сандалиях запомнились ему со дня обручения, он ласкал ноги Эдит, но выше колена подняться так и не посмел. Сначала Эдит недоумевала, терялась в догадках, ведь она давно утратила девственность и была уверена, что знает, как надо действовать. Вскоре растерянность сменилась неукротимым гневом и презрением. Глубокое унижение испытывали оба. Король предложил сделать перерыв на время поста; когда же пост закончился, навсегда отлучил Эдит от своего ложа. Оплакивая разлуку с Тостигом, Эдуард предпочитал хранить целомудрие. Эдит утешалась в объятиях случайных любовников, избегая беременности, поскольку она прекрасно знала, что король отречется и от нее, и от ребенка.