Торговец тюльпанами - Оливье Блейс Страница 37

Едва войдя, Паулюс ван Берестейн с силой стукнул тростью по бочке для дождевой воды. Садовники мгновенно поняли приказ и, отложив инструменты и незаконченные дела, бросились врассыпную — так разлетается от хлопка в ладоши стая мух. Поспешил вслед за собратьями и юный Яспер ван Деруик, хотя ему ох как не хотелось отрываться от сложнейшей, требовавшей невероятного терпения прививки.

Элиазар подвинул отцу плетеный стул, но тот не сел, так что и молодому человеку пришлось остаться на ногах. Любопытных сильно порадовало, что отец и сын ругаются стоя, ведь так всем были видны их торчавшие над апельсиновыми деревцами головы: круглая — Паулюса и заостренная к макушке — Элиазара, а иногда и руки. Толстые стекла оранжереи не позволяли расслышать ни слова, к тому же оба старались приглушить голос, так что о чем они говорили, определить было невозможно, зато догадаться по жестам, кто палач, кто жертва, зрителям удалось запросто.

Догадка подтвердилась в ближайшие же дни: сын вел себя как укрощенный хищник, затаивший злобу на укротителя и вынашивающий планы мести, отец же, гордый тем, что сумел показать свою власть, разгуливал с таким видом, будто вот-вот огреет своего отпрыска тяжелой тростью, которую не выпускал из рук. Спектакль разыгрывался в жанре пантомимы — между отцом и сыном разверзлось, словно ров, упрямое молчание. Если отец и заговаривал с сыном или сын — с отцом, то лишь через посредника или в безличной форме:

— Господину Паулюсу и дела нет до его жильцов! — заявлял, например, Элиазар в присутствии регента. — Срок приближается, интересно, кто же стребует с них арендную плату?

Или же Паулюс отмечал в присутствии сына:

— У нас, должно быть, кубышка полным-полна… Иначе вряд ли господин Элиазар пренебрег бы вчерашними торгами в «Золотом ожерелье».

Они довольно часто таким вот образом обменивались колкостями, и от этого ни работа не шла лучше, ни чье бы то ни было настроение не улучшалось. Все, кто служил у Паулюса — от казначея до мальчика на побегушках, — знали о ссоре между отцом и сыном, все следили за ходом событий, как врач следит за переменами в состоянии больного. Яспера — из-за трудностей, возникших в его собственной семье — эта размолвка затронула глубже и сильнее, чем других, потому что он невольно сравнивал разлад между Берестейнами и свою ссору с Виллемом, а сравнивая — понимал, что одна кровь, текущая в жилах отца и сына или двух братьев, не только не помогает враждующим примириться, но, напротив, скорее, мешает.

Старший и младший Деруики держались друг с другом как чужие с того злополучного дня, когда Виллем поднял руку на Яспера. Они старались не встречаться взглядами, а если уж это никак не удавалось, их взгляды скрещивались яростно, словно клинки. Отношения между ними стали такими напряженными, можно даже сказать — накаленными, что при малейшем соприкосновении просто-таки искры сыпались, и потому, едва задев друг друга рукавами на узкой лестнице, ведущей на второй этаж, братья шарахались к противоположным стенам. Они все меньше ладили между собой, Яспер пренебрегал распоряжениями главы семьи, а тот в наказание унижал младшего брата, не считался с его мнением насчет того, как вести хозяйство, и, если был выбор, предпочитал взять сторону Петры. Ситуация сложилась невыносимо тягостная для всех.

А ведь событие, произошедшее за несколько недель до того, ненадолго разогнало грозовые тучи, собравшиеся над домом на Крёйстраат, и, по крайней мере, у барышень Деруик забрезжила надежда на то, что в семью вернутся мир и покой. Паулюс, который тогда удачно расторговался и готов был нанимать новых служащих, предложил у себя Виллему, а потом и Ясперу, постоянную работу, ворвавшись однажды утром во двор Деруиков, а затем и в дом с видом, который ясно говорил: «Мы слишком близкие друзья, чтобы стесняться!»

Старший из братьев в эту минуту обновлял последнее по времени приобретение семьи, которое было в то же время и первым из указывавших на определенный достаток или, по крайней мере, на желание выставить свое богатство напоказ: здоровенный медный чан, куда Фрида пять минут назад вылила три кастрюли мыльной воды. В Голландии еще не вошло в обычай мыться в ванне, и Деруикам пришлось, сильно потратившись, заказать эту штуку во Франции, а получив — пользоваться ею лишь при закрытых ставнях.

Застав хозяина дома намыленным и по пояс в воде, гость долго и раскатисто хохотал, а потом присел на мокрый бортик и одним духом выпалил:

— Виллем, я хорошенько подумал и решил, что настало время теснее связать наши дела — помнишь то мое обещание? Ты без меня, конечно, никто, это бросается в глаза, а я и без тебя — крупнейший в Харлеме торговец тюльпанами, но — повторяю: без тебя я был бы лишен многообещающего помощника и надежной смены. Стало быть, мы поистине бесценны друг для друга…

Тут Виллем, почувствовав чьи-то пальцы на своем теле, опустил глаза, увидел, что ректорская рука по локоть погрузилась в мыльную воду, отдернул ногу и прошипел:

— Что вы делаете, сударь, не здесь же!

Он поспешно выбрался из ванны, накинул парадный, расшитый папоротниками, халат, — и в этот момент вошла Фрида. Служанка собиралась добавить молодому хозяину воды, но, увидев рядом с ним Паулюса, едва не выронила ведро.

— Пошла прочь! — тем же злобным тоном, каким только что одернул гостя, произнес Виллем. Фрида, пробормотав невнятные извинения, скрылась.

— Надо же, до чего эти служанки любопытны! Бьюсь об заклад, теперь она начнет везде кричать, что застала хозяина с мужчиной! — веселился Паулюс.

— Господи, зачем только вы явились? — вздохнул его ученик и возлюбленный.

— Поговорить о нашем объединении. До сих пор я обучал тебя основам ремесла, не посвящая в тонкости, то есть показывал буквы алфавита, но не объяснял, как складывать из них слова. Но, черт побери, разве я мог доверить свои секреты первому встречному?

Виллем не мог не восхититься осторожностью тюльпанщика, какими бы обидными для его гордости ни показались последние слова. Нет, юношу задело не то, что Паулюс назвал его первым встречным, — его обидело, что тот, оказывается, строго отмеряет свое доверие, платит за безраздельную преданность опасениями и добавляет свою приязнь по капле… Виллем растерялся, встревожился и, не желая этого показать, принялся собирать разбросанную по полу одежду. А Берестейн невозмутимо говорил и говорил:

— В искусстве торговать существуют хитрости, которые я приобрел долгим опытом и на которых основано наше превосходство над другими цветоводами. Тебе, должно быть, известно, что многие, пользуясь привилегиями, которые пока еще дает торговля луковицами, делают это по-любительски: по сути дела, это занятие осталось нынче последним, какое дает возможность разбогатеть, не платя ни взносов в какую-либо гильдию, ни каких бы то ни было налогов — ни-че-го, если не считать чаевых трактирщику! Еще недавно ни у кого или почти ни у кого в саду не было цветов, и никто не считал их хоть сколько-нибудь ценным товаром.

— Так ведь и я в том числе… — признался Виллем, просовывая руки в рукава рубахи.

Паулюс жестом подтвердил: «Да-да, так оно и есть!»