Путь Короля. Том 2 - Гарри Гаррисон Страница 37

– Так там направление или дорога? – поинтересовался Шеф.

– Направление. Дорог там нет. Нет даже троп Потаенного Народа. В горной стране им не нужны тропы.

Он чуть не сказал «нам», отметил Шеф.

Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на холодном ветру в самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко в небо. Но при этом оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда лежала в глубокой тени. На противоположной стороне в тихой воде сверкало отражение увенчанных снежными шапками высоких пиков, колеблемое лишь легкой рябью отходящего от берега «Утенка». Люди казались россыпью жалких прутиков у подножия серых исполинов, а их тропы – просто промоинами в скале, по которым струится текучая вода.

Бранд крикнул им вслед:

– Тор вам в помощь!

Торвин в ответ показал знак Молота.

– Веди нас, – сказал Шеф Кутреду.

* * *

Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с первых дней похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они не могли оторвать глаз от сухой палки.

И в этом тоже была одна из ошибок. Первый день оказался так плох, как Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они с Кутредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень крутых и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми заболели мускулы на бедрах. Потом к ним присоединились руки, так как ослабевшим скалолазам приходилось все больше и больше подтягиваться на руках, а не отталкиваться ногами. Перерывы на отдых становились все более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все более мучительной.

Все это Шеф предвидел. В конце концов, дело было в том, чтобы забраться, скажем, на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти тысяч шагов. «Около трех тысяч мы уже сделали, – сказал он остальным. – Две тысячи шагов! Мы можем сосчитать их». И хотя в числе он ошибся, он был прав, что рано или поздно этому придет конец.

Тогда они на несколько дней приободрились. Запертые долгое время в загонах для трэлей или на кораблях, англичане радовались свежему воздуху, солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор. Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу, что ожидал увидеть то, что норвежцы называют barrskog, кустарники. Но отряд поднялся уже выше тех мест, где хоть что-нибудь произрастало. Каждую ночь, которую приходилось проводить без костра – ведь они не несли с собой дров, – мороз, казалось, пробирал их все свирепее. Еда была строго ограничена. Ее не хватало, чтобы насытиться. Может быть, если бы у них был костер, чтобы сварить на нем мясо, как они начали мечтать в разговорах друг с другом, тогда сушеное тюленье мясо вызвало бы ощущение наполненности желудка. А так это было все равно что жевать кожу. Целый час жуешь один кусочек, а потом в животе только жалкие крошки. Ночь за ночью Шеф просыпался от холода даже в своем подбитом пухом мешке, и снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом! Пиво, густое коричневое пиво. Его тело кричало об этом. Ни у кого из путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.

Поэтому они уставились на палку, мечтая, чтобы он разломал ее и пустил на растопку, чтобы поджечь засохшую коричневую траву и мох, которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но только об этом они и думали.

По крайней мере, удалось преодолеть какое-то расстояние, размышлял Шеф. Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и топи. Однако они не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог сказать Кутред, – что озеро где-то дальше. Озеро, говорил он, с деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать легкий челн. Так рассказывал ему Эхегоргун. «Где он, твой Эхегоргун, пусть показал бы», – снова и снова хотелось закричать Шефу, но ввиду сомнительной преданности Кутреда он хранил молчание.

Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы спорить, препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как… как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики, что могло задержать выход, Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, начал хромать и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть это, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и шел рядом с ним, ободряя и поддерживая.

Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Кутред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый, когда речь шла о женщинах, поймал проходящую мимо Эдит и на мгновенье стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингсхолма, он и Эдит при любой возможности спали вместе, и она не протестовала. Но идущий сзади Кутред, слова худого не говоря, просто с силой хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Кутред нарочито открыт для прямого удара, и, зная, что исход схватки будет смертельным, поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Кутред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.

Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.

– Теперь спать, – сказал он. – На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Кутредово озеро.

Когда командир слабеет, армия останавливается, так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит, армия уже слаба.

* * *

Откуда-то сверху за ними наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и от резей в животе, а по крайней мере один из них беззвучно кричал от внутренней боли. Взирал с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.

«Он справился с моими китами, – говорил себе Разум. – Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье и на нем так и осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный День».

«Да, – подумал разум Одина, – я мало спал со дня смерти моего сына. С тех пор, как от меня забрали Бальдра, и лучшие мои люди из Эйнхериара не смогли вернуть его из мира Хель. С тех пор мир стал серым и скучным, и таким он пребудет до Судного Дня. И если мы не победим в этот день, на что нам надеяться? Но это существо, этот человечишка, рожденный в постели, хочет сделать мир лучше, дать людям счастье до того, как наступит Судный День. Если такая вера распространится, откуда я буду набирать свой Эйнхериар?