Распутник - Грэм Грин Страница 37

«Отдых джентльмена» [59]

Мисс Барри, и мисс Робертс, и мисс Бутель жили в Лондоне и имели определенное отношение ко двору; деревня, напротив, скорее всего ассоциировалась для Рочестера с женой и детьми. В отличие от большинства светских людей, он не придерживался презрительного отношения к жизни в глуши, вкратце сформулированного сэром Робертом Балкли в письме к поэту: «Оставить Лондон для меня как умереть». Де Грамон, по свидетельству Энтони Гамильтона, называл деревню «каторжной галерой юности». Разбитые дороги, отсутствие развлечений (ни театра, ни борделя), косность и отсталость аборигенов, — тогдашний Оксфордшир отстоял от Лондона примерно на такое же расстояние, какое в наши дни разделяет Оркнейские острова и Эдинбург. В театральных комедиях того времени полным-полно сельских сквайров и их женушек, которые, приехав в Лондон, ужасают и потешают столичных жителей нелепыми нарядами и дикими манерами. Стэнфорд — персонаж из пьесы Шедуэлла «Горемычные любовники», — потерпев фиаско при дворе и вообще во всем Лондоне, выслушивает совет пожить в деревне: там он, мол, будет свободен. «Свободен! — горестно восклицает он. — Свободен напиваться допьяна мартовским пивом или вином хуже того, каким в дешевых кабаках запивают свиное рагу; свободен слышать конское ржание, собачий лай и соколиный крик».

Но Рочестер вырос в деревне; до приезда в Оксфорд он и в городе-то не был ни разу; и редкий год он не возвращался к себе в именье — пописать стихи, оправиться от болезни или просто поразмыслить над жизнью. В письме Сэвилу он признается, что только в деревне «человек может думать, потому что при дворе не думают вообще, а если и думают — то, подобно человеку, помещенному в барабан, только о грохоте палочных ударов, обрушивающихся на голову». К тому же время от времени ему было просто необходимо обуздывать «неутолимую жажду вина и женщин», о которой писал Натаниэл Ли, хотя эта жажда подчас накатывала на него и в деревне. В его последнем творении — модернизированной для нужд театра эпохи Реставрации версии флетчеровского «Валентиниана» — иные вписанные им строки носят явно автобиографический характер:

Простушки-нимфы речек и ручьев!

И вы, недобрый люд глухих лесов!

Когда, прервав мучительный мой путь,

Сюда на миг приду я отдохнуть,

Зачем, смущая, муча и маня,

Вы тут же обовьетесь вкруг меня?

Коварные исчадья здешних мест —

Зол каждый взгляд, похабен каждый жест;

Здесь если не русалка, то сатир, —

Я испугаюсь этаких задир!

Не так ли взирали на Рочестера в Хай-Лодже, Вудсток, фавны и сатиры с непристойных фресок, которыми он сам же, по словам Обри, и расписал тамошние стены? Потому что часть своих лондонских правил и привычек он перенес и в деревню; правда, здесь имелось резкое различие между Вудстоком, его официальной резиденцией как королевского лесничего начиная с 1674 года, и Эддербери — деревенской усадьбой, в которой почти безвыездно обитала его супруга. Описывая это различие между двумя домами, отстоящими друг от дружки на неполные пятнадцать миль, Сэвил говорил об «эддерберийской трезвости и вудстокском дебоширстве». Именно в Вудстоке Рочестер спознался с Нелли Браун, сюда же к нему порой наведывался Бекингем, причем однажды он прибыл «с лучшей сворой гончих, какие когда-либо травили зверя на британской земле». Именно здесь принимал и потчевал Рочестер самых необузданных из числа своих собутыльников; тогда как в Эддербери Бакхерст или тот же Сэвил наведывались лишь по чисто церемониальным (и декоративным) поводам вроде крещения младенца. Не исключено, что как раз в вудстокских лесах эта буйная парочка впуталась в историю, описываемую Хирном:

Однажды дикий граф Рочестер с парой собутыльников встретили на рассвете в окрестностях Вудстока прелестную пейзанку, отправившуюся на рынок продавать масло; они тут же купили у нее весь товар, щедро расплатились, а масло просто-напросто оставили под деревом. Девица, увидев это, дождалась, пока они не удалятся, и тут же забрала масло; ей было жалко, что зазря пропадет такой добрый товар. А добрые молодцы, которым только этого и надо было, погнались за нею, схватили и, в наказание за кражу, поставили ее на голову и отхлестали брусками масла по заду.

Немногие эскапады, числящиеся за Рочестером в Эддербери, весьма безобидны, да и рассказы о них основаны исключительно на устной традиции. Говорили, что однажды он, одевшись лудильщиком, отправился в соседнюю деревушку. И здесь, собрав у крестьян кастрюли и сковороды якобы на починку, продырявил их, за что его тут же заперли в каталажку. Рочестер, однако же, ухитрился передать в Эддербери записку, адресованную себе самому; из усадьбы за ним прислали экипаж, и крестьяне тут же освободили его. Устное предание подает эту историю в выгодном для Рочестера свете, повествуя о том, что он прислал жителям деревушки новую утварь взамен погубленной. В другой раз он нацепил на себя лохмотья (вспомним слова Бернета о том, что он расхаживал по улицам в нищенском отрепье) и, подойдя к настоящему бродяге, осведомился, куда тот идет. Нищеброд ответил, что идет он к лорду Рочестеру и поступает так совершенно напрасно, потому что всем известно, что тот никогда не подает милостыню. Рочестер напросился к нему в компанию, и, когда они дошли до Эддербери и бродяга, естественно, отправился в усадьбу с черного хода, сам Рочестер вошел с парадного подъезда и тут же проинструктировал слуг, что им делать с незваным гостем. Челядинцы схватили нищего и притопили его в бочке с пивом, причем каждый раз, когда он высовывал голову, Рочестер собственноручно топил его снова. В конце концов бродяге позволили выбраться из бочки, накормили его, подарили ему справную одежду и строго-настрого наказали не возводить впредь напраслину на лорда Рочестера.