История руссов. Славяне или норманны? - Сергей Лесной Страница 36

1. Приступая к первой русской летописи, летописец не имел никаких русских документов или изустных преданий, которые касались бы начала русской истории. Он вынужден был, поэтому, прибегнуть к летописям соседей. Если бы было даже только подобие русской истории, он несомненно об этом упомянул бы, раз считает нужным указать чужой источник, которым он пользовался.

2. Никакого первоначального свода или обрывков его, по-видимому, не существовало. Если бы такой свод был, он был бы упомянут обязательно. Дошедшие до нас списки русской летописи (в общем все сходные) есть копии, расширенные или сокращенные, или и то и другое вместе, первой русской летописи.

«Повесть временных лет» и есть, в сущности, первоначальный свод, с той только разницей, что последующие летописцы уточнили датировку событий, внесли местами отрывки, носящие апокрифический или даже анекдотический характер, например, желание императора Византии жениться на Ольге, сообщение Гюряты Роговича о падающих с неба белках и т. д. Летопись, разрастаясь за счет вставок, сохранила свой первоначальный костяк почти неизмененным. К подробностям мы вернемся впоследствии.

3. К моменту составления первой летописи летописец не имел решительно никаких, даже изустных преданий о более глубоком прошлом Руси, летопись впитала в себя все народные предания. Так как летопись была трудом коллективным, что было упущено одним летописцем, могло быть дополнено другими. Однако, все вставки говорят о том, что достоверно историческое было включено в летопись с самого начала. Все же дальнейшие дополнения позволяют сделать один бесспорный вывод в приложении к изучению «Слова о полку Игореве»: даже самые первые летописцы в 1114 году ничего не знали о более глубоком прошлом Руси, что не было бы включено в летопись. Поэтому все предположения о существовании народных преданий, касающихся времени до 852 года и не вошедших в летопись, должны быть без всякого колебания отброшены; к таковым относятся сообщения о Бусе (якобы Боозе), о Трояне и т. д.

4. Сведение о набеге Руси на Царьград летописец, по-видимому, заимствовал не непосредственно из греческой летописи, а, очевидно, от лица, читавшего последнюю или переводившего ему ее. Что сведение имело расспросный характер, видно из формулировки — «о семь бо уведахом». Такая формулировка всегда употреблялась в летописях при изложении не собственных, а сведений, добытых от кого-то.

Если бы летописец сам читал греческую летопись, он просто написал бы: «яко же пишеться в летописании Гречьстем», что мы и находим в конце фразы. На деле же летописец еще добавляет: «о семь бо уведахом». Летописец, что очень важно, считает нужным уточнить источник своего сведения. В конечном результате источник его осведомленности — та же греческая летопись, но читал ее не летописец, а лицо, сообщившее об этом летописцу.

5. Несмотря на краткость стиля и экономию места, летописец считал необходимым указать, откуда он заимствовал свое сведение. Следовательно, он не был добродушным простачком, каким его пытались изобразить некоторые, — он уже руководился известным научным методом: он цитировал свои источники, он отличал несомненное от достоверного, а достоверное от возможного или сомнительного. Более того, он, указывая источник, косвенным образом слагал ответственность за истину с себя на источник, из которого он почерпнул данное сведение.

Следует добавить, забегая вперед, что летописец считает необходимым привести мнения, кажущиеся ему ошибочными, но в то же время он настолько осторожен, что не решается вовсе игнорировать их, — он их критикует, например, в разъяснении происхождения названия «Киев», но не отбрасывает их молча. Это говорит в пользу его объективности и старания включить все ему известное о данном предмете.

6. Хотя летописец принял 852 год за отправную точку русской хронологии, он вовсе не говорит, что это самое первое сообщение о руссах вообще в истории, — это только самое древнее упоминание в источнике, ему известном. Он гораздо осторожнее и точнее большинства историков, приписавших ему гораздо более категорическое утверждение, чем это было на самом деле.

7. Совершенно очевидно, что первый летописец не знал года нападения руссов на Царьград, он знал только, что это случилось в начале царствования Михаила III, поэтому он и употребил столь неясную форму — «Михаилу наченшю царствовати», «уведахом яко при семь цари». И действительно, в продолжателе Георгия Амартола, из которого летописец списал почти слово в слово сообщение о нападении руссов, нет совершенно даты.

Дата проставлена следующим русским летописцем, внесшим в недатированный или слабо датированный текст летописи погодные даты.

В этом именно и заключается разгадка расхождения в сообщении летописи с действительностью. В тексте сказано, что нападение руссов совершилось «в начале царствования» Михаила, в дальнейшей записи «на 14-й год его царствования», но ни то ни другое неверно, а самый год нападения, как мы покажем в следующем очерке, показан верно. Таким образом, становится ясно, что датировка текста летописи имеет не первичный, а вторичный характер, — вывод очень важный.

8. Все последующие близкие записи, примыкающие к 852 году, по-видимому, также целиком заимствованы из греческих или болгарских источников, ибо, если они были бы русскими, то летописец о них упомянул бы. Кроме того, они касаются опять-таки событий в Греции и Болгарии, — следовательно, явственно заимствованы.

Первым русским событием является изгнание варягов. Здесь мы сталкиваемся с совершенно неразъясненным вопросом русской историографии: откуда взял эту дату летописец? В греческих хрониках такого известия не могло быть, а русских не существовало. Очевидно, эта дата была, так сказать, интерполирована последующим летописцем, разнесшим все события по годам. В какой мере. однако, точна эта интерполяция — сказать трудно. В дальнейшем мы еще надеемся вернуться к этим деталям.