Музыка и Тишина - Роуз Тремейн Страница 36

Эмилия смотрит в окно на солнечный свет, и ее воображение рисует сцену, музыкантов и среди них Питера Клэра, лютниста. Представив себе его лицо, его голос, она вздрагивает. Она помнит, как после смерти Карен и появления Магдалены у нее пропало всякое желание быть когда-нибудь любимой мужчиной, пропало, как ей казалось, навсегда. Но, стоя в этот летний день у окна, Эмилия спрашивает себя: что значит всегда?

И в ответ слышит голос матери.

«В тот момент, когда этот вопрос возникает, — говорит Карен, — это всегда означает вечность. И только потом, быть может очень не скоро — в день, который никому не дано предсказать, — вечность вдруг начинает казаться не такой бесконечной. Это хорошо известно, Эмилия, моя дорогая. Хорошо известно тем, кто прожил в этом мире немного дольше, чем ты».

О ткани и воздухе

— Вообразите, — любил похваляться Король, — клубок шелковых ниток, который раскручивается через Россию! Вообразите холмы и долины, города и реки, горы и водопады, ледяные моря, которые он должен пересечь! Вот из такого клубка сшили наряды для коронации. У каждого жителя страны были новые одежды цветов Ольденбургского Дома {67} — красного и желтого: у солдат, моряков, мушкетеров, прачек, учителей танцев, бакалейщиков, ростовщиков, повивальных бабок, детей… у всех! Таков был мой приказ.

Говорят, что в год коронации, 1596-й, портные и пуговичники заработали столько денег, сколько едва ли им удалось заработать за всю последующую жизнь. Иные из них проработали столько часов, что временно ослепли, и в великий день не могли видеть, как Король проходит мимо них под вышитым балдахином. Но зато они могли напиться на улицах Копенгагена. По приказу Короля из всех городских фонтанов спустили воду, после чего их вычистили и наполнили красным и золотистым вином, которое горожане выпили до последней капли.

Король Кристиан ждал коронации девять лет. И твердо решил, что никто из живущих в Дании не забудет этот великий день.

За неделю до коронации он послал за Брором Брорсоном.

Королева София отправила в дом Брора в Фунене секретное послание с приказом не приезжать, но он, тем не менее, прибыл. Видимо, нашел слова Королевы полностью лишенными смысла.

Он стал высоким юношей с золотистыми непослушными волосами, и лицо его было так же красиво, как прежде. Но все же он изменился. Его ноги искривились от верховой езды, которой он посвящал бесконечные часы, — это было его единственное занятие. По этой причине походка у него сделалась неуклюжая, почти нелепая. А его голубые глаза — глаза цвета неба… они как-то странно смотрели на вещи. Смотрели и, казалось, не видели.

— Брор, — сказал Кристиан, приветствуя его во Фредриксборге, — я бы хотел знать, что ты счастлив.

Брор рассмеялся. Отряхнул пыль рукояткой плети.

— Помните, — спросил он, — хлопушку Ханса Миккельсона?

— Да.

— Вот где мне бы хотелось быть — снова в школе Колдингхуз. Я бы и против подвала не возражал, ведь теперь мне известно, что вы бы меня все равно выручили.

— Но откуда это желание вернуться в Колдингхуз?

— Ведь тогда я снова стал бы мальчиком.

Тело Брора находилось в постоянном движении, словно что-то он искал на себе, хотя и не знал, что именно. Даже во сне он все время беспокойно вертелся, отчего подушки падали на пол, а его рубашки сминались и комкались. Королева София предупредила Кристиана, что его друг сходит с ума.

Но в момент принятия власти Королю Кристиану хотелось верить, что все в его предыдущей жизни имело определенное значение и было предопределено самим Богом. Зная, сколь велико стремление Кристиана править, Бог повелел, чтобы Король Фредрик умер молодым; Бог повелел, чтобы его ум был достаточно восприимчив и освоил пять языков, дабы вся Европа его понимала и им восхищалась; Бог повелел, чтобы Герцогиня Мекленбургская отдала ему в руки рецепт Тихо Браге для создания сигнальной ракеты, и Бог повелел, чтобы он спас жизнь Брору Брорсону. Значит, и Брор — часть плана Господня. Поэтому он и был спасен.

В день коронации, едва рассвело, Кристиан разбудил Брора.

За окнами Фредриксборга расстилалась зеркальная гладь ночного озера. В гардеробе Брора висел красный, вышитый золотом костюм, который ему надлежало надеть в этот торжественный день. В парадной спальне были разложены белые шелковые одежды, которые будут на Короле, когда он верхом отправится в церковь. Под сводами Фруе Кирке на бархатной подушечке лежала корона.

— Брор, — сказал Кристиан, — мы выезжаем перед восходом солнца.

Они сели на двух норовистых коней, потомков Арабского жеребца, некогда взятого у помощника портного в обмен на прощение за совершенное им преступление. Бешеным галопом они скакали через лес на восток, пока кони не побелели от пота. Не останавливаясь перед препятствиями, они перелетали через них и, лишь когда поднялось солнце и стало припекать, остановились, чтобы напиться из ручья и дать коням отдохнуть в тени деревьев.

— Теперь, — сказал Кристиан, — мы одни. Кроме нас, коней да леса, здесь никого и ничего нет, и ты скажешь мне — пока не наступил день и моя жизнь не приняла другой оборот, — что с тобой происходит.

Брор наклонился, окунул лицо в прозрачную воду ручья и так долго держал его в ней, словно собирался там его и оставить. Но вот он поднял голову и отер рукой воду с глаз. Солнечные лучи скользнули по нему сквозь ветви бука и обрызгали его пестрыми тенями. Брор смотрел поверх Кристиана на какой-то далекий предмет, который он, казалось, заметил в зарослях папоротника.

— Я пришел к выводу, — проговорил он, — что человеческий разум подобен куску ткани. И беда в том… или мне так кажется… что он состоит из отдельных нитей…

— Ты хочешь сказать, что зашел в тупик?

— Из тупика обычно есть выход. Но эти нити… Я не могу снова связать их.

Кристиан ничего не сказал, лишь посмотрел на друга жестким, немигающим взглядом. Наконец он заговорил:

— Почему это случилось с тобой, Брор?

Брор вынул из воды два камня и потер их в руке один о другой; камни издали странно приятный звук, похожий на трель жаворонка.

— Не знаю…

— Но должны же быть какие-нибудь зацепки или ключи к разгадке?

Брор вернулся к ручью, но не напиться, а чтобы посмотреть, как вода тонкими струйками пробегает между его пальцами на своем пенистом пути к реке и дальше к морю.

— Возможно, — наконец сказал он, — это потому, что с того дня, когда взорвалась ракета, я никогда…

— Что никогда?

— Никогда… с тех пор, как Королева меня отослала… не мог найти в мире ничего, чем стоило бы заняться.

Кристиан молчал. Ему на ум пришли сотни синекур {68}, которые он мог пожаловать другу, но он не знал такой, которая не требовала бы от своего держателя умения читать и писать. Он спрашивал себя, не может ли он дать Брору какую-нибудь мелкую должность при дворе. Разумеется, он мог бы сделать его конюхом. Но каковы будут последствия такого назначения? Каково ему самому будет проходить мимо конюшен, зная, что здесь, в комнате над стойлами, теперь живет его друг?