Сестры-близнецы, или Суд чести - Мария Фагиаш Страница 36

До Фили самым близким для него человеком в течение десяти лет была родившаяся в Америке немолодая и некрасивая Мери фон Вальдерзее. К тому моменту, когда в его жизни появился Фили, его уже тяготили и ее черные, отделанные белыми кружевами платья, и ее самоотверженная готовность отдаваться в постели, и ее французская кухня, и ее набожность. Дона оказалась такой же набожной. Когда графиня Вальдерзее, урожденная Мери Ли из Нью-Йорка, предположила, что она потеряла его из-за другой, она ошибалась. Ни одна женщина не завладевала его душой так, как Фили. И вот теперь он должен его изгнать.

Он отбросил книгу и встал. И снова все встали, за исключением Доны. Она спокойно продолжала шить, как если бы для немецкой императрицы не было ничего более важного, чем украсить белую накидку букетиком красных роз. Некоторое время Вильгельм нервно прохаживался по залу, и свита благоговейно стояла в ожидании.

— Ты что, собираешься провести здесь всю ночь?

Императрица растерянно посмотрела на него.

— Я полагала, ты читаешь.

— Нет, я не читаю.

Она покорно сложила шитье и передала его графине Брокдорф.

— Я не знала, что ты уже собрался почивать. Извини, я не умею читать мысли.

— Ты права, это ты действительно не умеешь.

Ему доставляло удовольствие довести ее до слез. Он с подозрением посмотрел на лица свиты, пытаясь отыскать следы сочувствия или неодобрения. Но все они были мастерами искусства делать вид, что все это их не касается.

— На сегодня довольно, — сказал Вильгельм. — Это был чертовски длинный день.

Дона передернула плечами при слове «чертовски». Она стояла в дверях, ожидая его.

— Иди же, — раздраженно сказал он. — Мне нужно еще поговорить с Ойленбургом.

— Не задерживайся, — попросила она и шагнула за дверь, которая была открыта одним из адъютантов.

Он ответил раздраженным ворчанием. Ее бы воля, подумал он, она бы себя к нему приковала.

Нетерпеливым жестом он отослал адъютантов и, как только дверь закрылась, подошел к Ойленбургу.

— Я должен, собственно, вас уволить, Август. Вы разве не знаете, что ваш долг — покорно служить государю, а не вашему проклятому клану. Я сыт по горло вами, Ойленбургами. Свиньи вы просто все, дегенераты, что один, что другой.

Гофмаршал стоял навытяжку и терпеливо сносил эти оскорбления с равнодушием человека, слушающего затихающий гром. За годы при дворе он лучше всякого другого усвоил, как обходиться со всеми власть предержащими. Правила этой игры были понятны обеим сторонам без слов. Его Величество должен дать выход накопившемуся возмущению, при этом он, дав волю сердцу, будет осыпать своего гофмаршала грязными оскорблениями, а его дело — заставить монарха вовремя остановиться, пока тот не выставит его полным идиотом.

Ойленбург ждал, пока Вильгельм не захотел перевести дыхание, и скучным голосом управляющего, который выслушал претензии недовольного клиента, спросил его:

— И что послужило поводом Вашему Величеству?

Этот тон заставил Вильгельма возмущаться еще громче.

— Вы читали «Будущее»?

— Этими днями нет, Ваше Величество. — Положение Ойленбурга при дворе было еще и потому несокрушимо, что он своему государю никогда не лгал.

— Но вы наверняка слышали об этом, не так ли? О всех тех мерзостях, в которых обвиняют Фили?

— Да, я слышал, Ваше Величество.

— И почему вы мне ничего не сообщили?

— Если я обо всех сплетнях буду докладывать Вашему Величеству, у вас не останется времени для руководства страной.

— Кронпринц, однако, эти обвинения вовсе не считает сплетнями, он полагает, что они справедливы и могут мне навредить.

— У Его Королевского Высочества есть право на собственное мнение, что совсем не означает, что это мнение окажется верным.

— Все это очень хорошо, Ойленбург, но вы, видимо, не до конца понимаете, что поставлено на кон. — Он стукнул кулаком по столу. — Я должен поговорить с Бюловым. Позвоните ему.

— Сейчас? — Ойленбург посмотрел на часы. — Сейчас без четверти двенадцать, Ваше Величество.

Вильгельм подтолкнул его.

— Позвоните ему!

Ойленбург пожал плечами.

— Как прикажете, Ваше Величество.

Понадобилось добрых пять минут, чтобы заставить камердинера разбудить и позвать к аппарату рейхсканцлера, перенесшего в прошлом году микроинсульт.

Вильгельм нетерпеливо прохаживался по залу.

— Почему так долго? Вы сказали слуге, что с канцлером хочет говорить кайзер?

Голос, который наконец возник на другом конце провода, не был заспанным, а наоборот, энергичным и полным усердия, как всегда.

— Я могу покорнейше спросить, что желает Ваше Величество?

Вильгельм сразу перешел к делу.

— Вы читали статью в «Будущем»?

Последовало долгое, тяжелое молчание, и, когда канцлер наконец ответил, в голосе уже не было того подъема.

— Нет, Ваше Величество. Я должен был бы ее прочесть?

— Да! Достаньте себе срочно один экземпляр и прочтите статью. Рано утром я жду вас с докладом. Я не понимаю вас, Бюлов. Как могла такая опасная статья пройти мимо вашего внимания?

— О чем вообще идет речь, Ваше Величество? Какая-то статья в «Будущем» может быть такой важной?

— Как, вы не считаете это важным, когда какой-то еврей-болван обливает вашего кайзера грязью?

Канцлер бросил трубку на стол и, фыркая от возмущения, прошествовал из зала.

Гофмаршал положил трубку, из которой все еще раздавался озабоченный голос канцлера, на аппарат. Нужно ли позвонить кузену Фили? Лучше нет. Помочь это ему не поможет, только лишит сна. И может навредить его положению. Он служил гофмаршалом уже больше, чем любой его предшественник, и хотел оставаться им и дальше.

В эти майские недели воздух в Берлине был наполнен не только ароматом сирени и жасмина. Общество было взбудоражено слухами о том, что князь Филипп цу Ойленбург впал в немилость у своего государя. Уже неделями его имя отсутствовало в сообщениях из двора; поговаривали, что кайзер потребовал вернуть орден Черного Орла, после чего князь подал прошение об отставке.

После слухов грянул гром: генерал Куно фон Мольтке, комендант города Берлина, был снят со своего поста и отправлен в запас. В это же время граф Вильгельм фон Хохенау, адъютант кайзера, и полковник гвардии Иоханнес фон Линар подали в отставку.

О Линаре и Хохенау больше никто не слышал. Заперев свои дома, они исчезли с общественной сцены Потсдама и Берлина. Ойленбург и Мольтке, напротив, решили протестовать против несправедливости, которая была совершена с ними. Они потребовали юридической защиты и обязали прокуратуру привлечь Хардена к ответственности за его грязные подозрения. Но прокуратура поставила их в известность, что это не входит в ее компетенцию.