История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин Страница 35

«Утро» (Тяньцзинь, 1931) – ежедневная газета, выходившая в одном из крупнейших китайских портовых городов.

Устрялов признавал достоверность позитивных и негативных оценок хода советской индустриализации и коллективизации в мировой прессе. И предлагал свою интерпретацию «двуликости» этих процессов: народ несет жертвы ради «возрождения государства».

Этот принцип был для него выше идеи правового государства. Он не считал нужным критиковать власть, которая создает «"физически" мощное государство».

Что происходит в Советском Союзе? Как развивается исторический процесс русской революции? Каковы его перспективы?

Сейчас, кажется, как никогда, обильна информация об этом процессе. Продумывая ее, вскрываешь существенно двойственный, двуликий ее облик. Она непрерывно мечется между ура и караул.

С одной стороны – потоки сведений о разительных хозяйственных успехах, массовом трудовом подъеме, о быстрой и плодотворной индустриализации страны. С другой – нескончаемые вести о низком уровне жизни населения, о неслыханной жесткости политического режима, напряженности финансового и общего экономического состояния государства.

Одни источники информации живописуют по преимуществу положительные стороны процесса, другие – отрицательные. Нередко оптимисты и пессимисты оспаривают друг друга. Мировая пресса полна этих полемик: пятилетка – в международном фокусе. Спорят и о фактах, и об оценках. Политический тон делает музыку.

Внимательный анализ свидетельствует, однако, что в основном предметны и объективно доказуемы обе группы сведений. Двойственность информации коренится в основоположной двуликости самого процесса.

Пользуясь старой терминологией русской публицистики, можно сказать, что революция на современной ее стадии жертвует народным благосостоянием во имя национального богатства. Отсюда неизбежная противоречивость ее наличного облика. Отсюда ее органический динамизм, ее «эротическая» взвинченность. Как древний Эрос, крылатый демон, она отмечена двойной печатью Пороса и Пении, богатства и скудости. «Не доедим, а социализм построим и своей страны в обиду не дадим».

Разумеется, за этой схемой скрываются чрезвычайно сложные жизненные отношения, требующие особого, конкретно-политического и общесоциологического анализа. Но в качестве предварительной, именно схематической характеристики современной советской действительности приведенная формула вполне пригодна.

Но она нуждается в обстоятельном, всестороннем раскрытии.

* * *

Революция началась громовым провозглашением общенародной свободы. Она формально, да и по существу освобождала, раскрепощала все слои русского населения, предоставляла их собственным импульсам и собственному разумению. Дума 3 июня, буржуазия, интеллигенция, крестьяне, рабочие, солдаты – все восприняли крушение старого порядка, как пришествие свободы.

И свобода пришла, порвалась историческая узда. Свобода заправская, стихийная, радикальная. Свобода была исходной точкой русской революции, вожделенным заветом самых различных элементов русского общества. Либеральные думские помещики и гучковская буржуазия представляли себе эту свободу в свете западных канонов на мотив «обогащайтесь», крестьяне видели в ней конец помещикам и земельный передел, рабочие – материальную обеспеченность и облегченный труд, солдаты – добровольную демобилизацию, скорый мир. Интеллигенция венчала ее ореолом исконных светлых идеалов своей славной истории. «Малые народы» России ее не замедлили обернуть поветрием самоопределений, угрожая полным распадом государства. Все торопились заявить свои нужды, всякий норовил улучшить свое положение в государстве.

Истории революции суждено было стать роковым испытанием всех этих фрагментарных, – слоевых, классовых и национальных, – представлений о свободе. Наивная анархия февраля явилась средою их непосредственного воплощения. Сталкиваясь и перемешиваясь, они породили, как известно, дикую социально-политическую какофонию, непримиримую усобицу общественных классов, добивавшую государство и таившую в себе собственную свою гибель. Февраль, как историческая реальность, изнемог, захлебнулся в смуте, в буйных припадках всероссийского «воровства», напомнившего старое наше Смутное время. В сущности, этой центробежной разладицей, этой лихою смутой наш февраль целиком исчерпывается, они являются и останутся его объективной жизненной характеристикою, – к немалой досаде тех, кто хотел бы его воспринимать не как историческую быль, а как лирический миф.

Затем, мало-помалу, начинается обратный процесс. Социальная история Октября есть история мучительного самопреодоления всех групповых, классовых и национальных обособлений от общегосударственного дела. Свобода, реализованная в разброде, претворенная в смуту, уничтожает себя, и начинается последовательное закрепление, самозакрепощение за государством различных социальных сил, хлебнувших от кубка революции. Восстанавливаются политические скрепы общественного порядка, и чем безмернее была свобода, тем круче и самовластнее выросшая из нее диктатура. Под маской классовой борьбы идет беспримерное обуздание классовых домогательств, и во имя грядущего бесклассового и безгосударственного общества куется сегодняшняя мощь революционного государства. В результате переломных лет обретается новое политическое равновесие, рождается новое государственное сознание, создается новая идея-правительница. От анархической своекорыстной свободы страна идет к всеобщему, прямому и равному, суровому жертвенному тяглу.

В самом деле. Рассеяны классы, по своей социальной природе враждебные новому центру государственной концентрации. Завершена ликвидация дворянства. Буржуазия в эпоху нэпа осуществляет известные служебные функции, но государство упорно стремится все крепче прибрать ее к рукам. Крупная буржуазия разгромлена раньше, средняя и мелкая втягивается на протяжении текущих лет в жесткое общегосударственное тягло.

Но что происходит с победившими, трудовыми классами, «низами» вчерашнего дня? – Они тоже неотвратимо вовлекаются в подданство правящей идее, и от их обособленной классовой корысти остаются лишь воспоминания. Было время, когда деревня единодушно кончала помещиков, громила усадьбы и парки. Потом пошло расслоение внутри самой деревни, взаимный погром погромщиков, и постепенно стала вырисовываться объективная общая цель – «ликвидация крестьянства как класса», т. е. непосредственное, безоговорочное служение всего деревенского населения общегосударственным задачам. Групповые, эгоистически-слоевые стремления разбиты по частям, экспроприаторы экспроприированы по очереди, согласно старому принципу divide et impera²⁵.

Пролетариат, класс-гегемон? – Чрезвычайно интересны трансформации, постигшие его за эти 14 лет. В итоге и он прочно преодолевает призрачное «февральское» восприятие свободы. И для него свобода становится повинностью. И он – на службе у государства. Теперь нет ничего более для него позорного, чем «цеховые настроения», противополагающие самостоятельные классовые интересы рабочих задачам государственного целого. Теперь и он беспощадно закрепляет себя за своим государством, соревнуясь в ударной жертвенности с другими слоями общества.