Марина Мнишек - Вячеслав Козляков Страница 35

Все в этих рассказах запутано донельзя. Слишком много было участников случившегося в кремлевских хоромах мятежа, а следовательно, и слишком много рассказчиков. Но есть детали, совпадающие в различных версиях. Одна из них имеет принципиальное значение. По разным свидетельствам, пойманного самозванца убили не сразу, а решили еще раз расспросить, и ему едва не удалось снова привлечь на свою сторону стрелецкую охрану. Именно так описывает убийство Дмитрия автор «Нового летописца»; о том же, что еще более важно, свидетельствует официальный отчет послов Речи Посполитой Николая Олесницкого и Александра Госевского. Источник этот, давно известный в отечественной историографии из публикации на польском языке в «Актах» Н. И. Тургенева, активно использовался историками, тем более что именно там названо и имя убийцы самозванца – Григорий Валуев (его фамилия передана с искажениями, но узнаваемо – Wolniov) ^[142]. Новейшая публикация отчета польских послов, а также текст этого документа, попавший в руки к рокошанам – противникам короля Сигизмунда III, сообщает еще несколько важных подробностей (здесь, кстати, имя убийцы названо более точно: Gregory Wolniew). Валуев решил все одним выстрелом из рушницы (ручной пищали), вынутой им из-под армяка. К «старой царице» Марфе пришли уже потом, когда все дело свершилось, и она ответила, что «спрашивать ее надо было, пока он был жив, а теперь, когда его убили, он уже не мой сын» ^[143]. Двусмысленный, надо сказать, ответ, оставляющий простор для фантазии как тем, кто был убежден, что Дмитрий Иванович – настоящий царь, так и тем, кто видел в нем только Григория Отрепьева…

Марине Мнишек повезло. Ее еще не успели как следует запомнить, да она к тому же слишком рано попалась на пути ворвавшихся в Кремль заговорщиков, целью которых был самозваный царь Дмитрий Иванович, и на нее не обратили внимания. Предпочтение в рассказе о том, что произошло с «царицей», нужно отдать автору «Дневника Марины Мнишек», знавшему все из первых уст. В ранний час в дворцовых покоях метались простоволосые женщины в наспех надетых поверх рубашек юбках. Ни сама Марина Мнишек, ни ее фрейлины не имели времени на то, чтобы одеться как следует. Дурная весть об убийстве царя Дмитрия Ивановича быстро разнеслась по дворцу, вызвав панику. Из верхних покоев дворца Марина бросилась в подвал, где, «под сводами», укрылись и другие. Потом для нее наступил самый тяжелый момент, так как «ей там не советовали оставаться» (видимо, боялись, что там ее начнут искать). Вняв совету, Марина стала в одиночку пробираться обратно наверх, чтобы соединиться с женщинами из своей свиты. В утреннем сумраке дворцовых лестниц и переходов все находившиеся во дворце «боярыни», без румян и белил, без причесок и украшений, без богатых платьев были для мятежников на одно лицо. Возбужденная охотничьим гоном толпа опять даже не заметила Марину, оттолкнув ее как досадную помеху. «Когда она поднималась, ее столкнули с лестницы, не зная, кто это, ибо, думаю, если бы ее узнали, то ей бы не остаться в живых», – писал автор «Дневника» ^[144].

На этом опасности не закончились. Находившийся при Марине Мнишек камердинер Ян Осмольский погиб, защищая вход в те покои, где она укрылась со своими женщинами. Кроме него из ближайшей свиты Марины была тяжело ранена и скончалась через несколько дней пани Хмелевская. Как писали в своем отчете послы Николай Олесницкий и Александр Госевский, царица и все находившиеся при ней женщины были ограблены и «остались в одних рубашках» ^[145]. По свидетельству Конрада Буссова, от бесчинствующей черни, рвавшейся грабить царицыны покои, Марину Мнишек спасла только смекалка. Благодаря своему небольшому росту она смогла спрятаться под юбкой у одной из своих фрейлин. «Царица, будучи маленького роста, – писал автор «Московской хроники», – спряталась под юбку гофмейстерины (которая была высокого роста). Грубые князья и бояре (а вернее было бы их назвать мужланами и грубыми мужиками) спросили гофмейстерину и девиц: “Где царь и где его царица?” Они ответили: “Это вы должны знать, где вы оставили царя, мы не приставлены его охранять”. Тогда русские сказали: “Ах, вы, бесстыдные потаскухи, куда вы девали эту польскую… вашу царицу?” Гофмейстерина спросила, что они от нее хотят. Они ответили непотребно на грубом московитском языке… Совратили и соблазнили всех девиц. Один князь приказывал отвести к себе домой одну, другой – другую, так обращались они с дочерьми польских вельмож. Гофмейстерина, под юбкой которой спряталась царица, была старой толстой матроной, она сохранила свою честь вместе с царицей, но ее обругали такой-сякой и заставляли сказать, где царица. Она ответила: “Сегодня утром в первом часу мы проводили ее к отцу, Сандомирскому воеводе, она еще там”» ^[146].

Смертельная опасность миновала только тогда, когда в ход мятежа вмешались бояре, начавшие наводить порядок в Кремле. Они взяли Марину и ее свиту под охрану. Бояре сохранили царицыны драгоценности и вещи (то, что не досталось грабителям) и отправили все ее имущество в казну за своими печатями.

Убийство собственного царя, венчанного на царство, – дело для Москвы неслыханное и, конечно, постыдное. Русским дипломатам, отправленным вскоре в Речь Посполитую, предписывалось так отвечать на вопрос об убийстве царя Дмитрия Ивановича: «его за… злые богомерские дела, осудя истинным судом, всенародное множество Московского государства убили» ^[147]. В действиях «мира» проявлялся, как считалось, глас Божий. Но кто мог поручиться, что цареубийство произошло не одним лишь человеческим «хотением»? Это в Кракове можно было убеждать короля в том, что состоялся «истинный суд», дома в такую версию все равно бы никто не поверил.

Даже убедить людей в том, что убит именно царь, оказалось непросто. Немало находилось и таких, кто верил, что Дмитрий Иванович и на этот раз мог чудесно спастись. Из Москвы бежали ближайшие сторонники Лжедмитрия I, такие как Михаил Молчанов, сумевший в суматохе мятежа, по некоторым свидетельствам, увезти с собой в Речь Посполитую даже царские регалии. Не случайно народ в песне так отзывался о Марине Мнишек: