Антуан Де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой - Куртис Кейт Страница 35

Одаренный потрясающей памятью (он мог наизусть рассказывать тысячи стихов), Жан Прево блестяще учился в школе. В «Эколь нормаль», где готовились сливки французских педагогов, он имел обыкновение подниматься в четыре часа, чтобы до восьми утра читать Платона по-гречески! Необычное сочетание физически сильной личности и гиперинтеллектуала заставило его развить острый интерес к физическим ощущениям, которые испытывает человек в различных спортивных состязаниях. Именно такой интерес немедленно пробудился в нем, когда он услышал, как Сент-Экзюпери пытается описать исключительные ощущения, возникающие у него в полете. В его редакционном примечании, сопровождавшем публикацию «Авиатора», Прево представил Сент-Экзюпери как «специалиста в авиации и техническом конструировании» и похвалил «мастерство и дар правдивости», характерные для публикуемых в журнале отрывков, взятых из большой работы, которой автор дал предварительное название «Бегство Жака Берниса».

Восемь отрывков, опубликованных в «Серебряном корабле», дали читателю скудное представление о том, от чего бежит Жак Бернис, если только это не чувство «отверженности», ощущение себя «посторонним», неким «незнакомцем в большом городе», не покидавшее Сент-Экзюпери каждый раз, когда он возвращался в Париж. Бернис – летный инструктор, у него есть ученик по имени Пишон, желающий научиться летать. Жак счастлив в воздухе, но его охватывает чувство подавленности и печали в момент приземления. «Он опускает лоб, смотрит на свои руки, блестящие от масла, внезапно ощущает хромоту и погружается в бездонную грусть». Он обзванивает своих друзей, чтобы выяснить их планы на вечер, но все они заняты. «А завтра?» – «Завтра мы отправимся на поле для игры в гольф, но можно двинуться и с тобой». Но Бернис не играет в гольф, поэтому он вынужден довольствоваться обедом. И снова оставшись один, он «бредет по бульварам. Вверх по течению он пробирается сквозь толпу, как если бы двигался против потока. Много лиц утыкаются в грудь. Некоторые задевают его за живое, как само изображение воспоминаний. Та женщина побеждала, и жизнь будет спокойна… Спокойна…».

Нам не составит труда обнаружить автобиографические нотки, задумчивое стенание, оставленное памятью о Верьере и рю де ла Шез. А вот и дальше: «Он проходит в танцзал, не снимая пальто, плотное, как у исследователя, среди всех этих жигою. В пределах этой зоны они живут своей жизнью карпов в аквариуме, выделывая пируэты на паркете перед тем, как выпить. В этой дряблой среде, где он один сохраняет способность размышлять, Бернис чувствует себя столь же грузным, как портовый грузчик, свои ноги – столь же негнущимися и прямыми, как булавки, свои мысли – свинцово тусклыми. Он продвигается через столы к свободному месту. Молодые люди легко изгибаются, чтобы позволить ему пройти. Глаза женщин, которых он задевает своим движением, кажется, мерцают. Так же мерцают сигареты в руках у караульных, когда он выписывает круги в ночном дозоре».

Это последнее предложение, лучше звучащее по-французски, получилось таким совершенным, что Антуан перенес его без изменений в свой первый роман. Во всем остальном «Авиатор» полон острыми описательными вспышками, сквозь которые блестят мягкие юмористические штрихи: как в описании толпы, которая мчится к Пишону, ученику пилота, только что разбившему свой самолет (как Сент-Экзюпери в Ле-Бурже). «Пилота, наконец, вытянули, с зеленым лицом, огромным левым глазом и сломанными зубами. Он растянут на траве, и вокруг него собирается толпа. «Мы могли бы, возможно!..» – начинает полковник. «Мы могли бы, возможно…» – говорит лейтенант, по мере того как вольнонаемный расстегивает воротник раненого, и это не причиняет ему никакого вреда и успокаивает всех. «Санитарная машина? Где санитарная машина?» – спрашивает полковник, по профессии ему положено проявлять решительность. «Она вот-вот будет», – отвечает кто-то, лишь бы произнести пару слов, и этого вполне достаточно для полковника. «Я пока подумаю!..» – восклицает он и затем быстро направляется прочь, правда, совсем не зная куда».

Самые захватывающие строчки – те, где Сент-Экзюпери стремился передать свои зрительные ощущения при выполнении фигур высшего пилотажа. Как в этом описании петли, начатой после того, как самолет развил достаточную скорость: «Горизонт падает, земля отступает, подобно отливу, и самолет упирается в небо. Тогда, в наивысшей точке параболы, он переворачивается вокруг своей оси, болтаясь, словно мертвая рыба, животом кверху в воздухе… Утопленный в небе, он видит, как земля растягивается над его головой, подобно отмели, и падает, вращаясь всем своим весом. Пилот снижает подачу бензина, и машина застывает вертикально, как стена. Самолет ныряет. Бернис осторожно тянет его на себя, и вот перед пилотом еще раз – спокойная озерная гладь горизонта».

Автору словно не хватает драматичности, и он заставляет крыло Берниса треснуть в середине полета. После чего «горизонт проходит над его головой, как лист бумаги. Земля окутывает его и, подобно карусели, начинает поворачиваться, мимо проносятся лес, шпили и равнины. Пилот видит, как пролетает белая вилла, словно ее метнули пращой. И, словно море навстречу ныряльщику, земля подступает к гибнущему пилоту».

Финал был немного не в меру мелодраматичным и даже непонятно чем вызванный как по стилю, так и по содержанию. Но это не могло испортить поразительную живость и качество в целом. Как первое литературное соло, публикация, бесспорно, имела успех.

* * *

Публикация в журнале «Серебряный корабль» – настоящий триумф для молодого человека в его неполные двадцать шесть, но она никак не повлияла на улучшение жизни Сент-Экзюпери. Через пятнадцать месяцев своих стараний он сумел продать только один грузовик. И это показалось его боссам из «Сорера» слишком несущественным достижением для гарантии его дальнейшей занятости. В профессиональном плане он был неудачником, географически – изгоем: оставался незнакомцем и чужаком в отеле «Терминус» в Монлюсоне и не входил ни в какой «круг», каждый раз, когда бы ни возвратился в Париж. «Я здесь задержался ненадолго, – писал он матери, – из-за неполадок в моей машине. Я немного напоминаю себе исследователя, возвратившегося из Африки. Звоню, чтобы узнать, с кем можно повидаться. Этот – занят, тот – куда-то уехал. Их жизнь продолжается, в то время как я только что прибыл, остановился на своем пути… Что мне нужно найти в женщине, мама, так это умение умиротворить подобное беспокойное смятение. Именно поэтому я в ней сильно нуждаюсь. Ты не можешь себе представить, как тяжело! Какой бесполезной кажется проходящая юность. Ты даже не подозреваешь, сколько может дать женщина, одно лишь человеческое присутствие. Я слишком одинок в этой комнате».

Его мать все знала (и, вероятно, лучше, чем он), но мало чем могла помочь сыну. Он плыл по течению, и оба это понимали. Антуан был создан продавать грузовики не больше чем контролировать изготовление плиток. Это занятие «подходило ему так же, как свадебный поезд», – задумчиво отмечал Сент-Экс. Его единственным желанием оставалось возвращение в небо, и, к счастью, здесь он имел, по крайней мере, одного наставника, кто был в силах помочь ему. Им оказался аббат Сюдур, помощник директора школы Боссюэ, питавший к молодому Антуану столько же симпатии, сколько аббат Дибилдос неприязни. В Сюдуре Сент-Экзюпери нашел доверенное лицо, к которому всегда мог обратиться. И он это делал все чаще. Пораженный страстным интересом своего молодого протеже к полетам, Сюдур воспользовался своим влиянием, чтобы добиться для него работы инструктором для пилотов-новичков в «Компани Аэрьен Франсез».