Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова Страница 35

Утром они снова были доставлены с конвоем в шатёр великого визиря.

Стоя в углу шатра, Артемий наблюдал, как изменилось настроение великого визиря. Он всё более ласково поглядывал на Шафирова, кивал головой в ответ на его уклончивые объяснения.

Если бы Шафиров знал то, что знал великий визирь, он торговался бы больше и дольше. Опустошение, произведённое в турецких рядах русской артиллерией, посеяло ужас и панику в турецком войске. Янычары не выполнили приказ великого визиря о новой атаке, кричали, что «наступать не хотят и против огня московского стоять не могут». К тому же все коммуникации турок оказались перерезанными корпусом генерала Ренне, которому Пётр поручил взять Браилов. Депешу Ренне получил не Пётр, её перехватили турки и поняли, что над ними нависла угроза окружения. Потому визирь был так любезен с Шафировым и не был слишком склонен к боевым действиям.

Весь день толстый Шафиров то и дело пил турецкий чай, уговаривал великого визиря, его дипломатический такт и красноречие не иссякали. И на самом закате были подписаны условия нового мирного договора. Петру предлагалось срыть Азов и Таганрог. Шведских приобретений договор не касался...

Визирь подписал бумагу. Шафиров скрепил её своей подписью, и снова полетел Артемий в русскую ставку — оставалось ответить согласием и подписью фельдмаршала Шереметева.

Дружественно провожали Артемия турецкие провожатые, а русские ждали в двух шагах от лагеря. В их сопровождении Артемий прискакал к шатру Шереметева.

Обстановка здесь не изменилась — как будто и не прошли сутки с тех пор, как Артемий в первый раз появился в ставке Шереметева. Всё так же расхаживал по персидскому ковру Пётр, всё так же молча сидела в углу Екатерина, всё так же восседал в кресле невозмутимый Шереметев.

Пётр подскочил к Артемию и уже по его улыбающемуся, румяному и радостному лицу понял, что мир заключён. Он схватил свиток с договором, быстро проглядел его и шумно вздохнул:

— Ну Шафиров, ну дока!

Он схватил голову Артемия и стал покрывать его лицо поцелуями. Подбежала и Екатерина, стала тоже целовать Артемия.

— Жалую тебя полковником, — неожиданно сказал Пётр, потом снял со стены висевшую тут андреевскую ленту с тяжёлым золотым орденом Андрея Первозванного: — Носи за службу!

Артемий побледнел, едва удержался на ногах. А Пётр уже отвернулся к Шереметеву:

— Подписывай скорей, Борис Петрович! Ура, виват виктория!

Борис Петрович медленно, как он всё делал, подошёл к столику в углу шатра, заваленному картами, отодвинул их в сторону, росчерком пера поставил подпись на документе... И только тут увидел, при каком условии заключён этот мирный договор: турки требовали «аманатов» — заложников. Одним из них назван был Шафиров, а другим — сын Шереметева Михаил Борисович. В глазах фельдмаршала почернело, он уронил перо, уже подписавшее спасительный для России и её армии мир, и с трудом опустился на стул.

— Выберемся — вызволю твоего сына, — твёрдо сказал Пётр, — послужи во славу Отечества, Борис Петрович...

— Буди так, Пётр Алексеевич, — тихо и как-то безвольно произнёс Шереметев.

В обратный путь с договором, скреплённым обоими сторонами, Артемий уже не торопился. Его на славу угостили обедом, верный Федот вычистил ставший пыльным и грязным его драгунский кафтан, и на новую встречу с Шафировым Артемий поехал во всём блеске своего нового чина. Только орден он не надел: засомневался, что Шафирову понравится столь скорое награждение посланца...

Все члены мирного посольства распрощались с Шафировым, обнялись с Михаилом Шереметевым, который уже приехал в турецкий лагерь, и, оглядываясь на остающихся в Турции, поехали к русскому лагерю.

Там уже стоял радостный крик. Армия приветствовала почётный мир, возможность выйти из окружения со знамёнами и пушками, снова вернуться в Россию. Лагерь свёртывался, турки ушли в свою ставку, и русская армия выступила из лагеря, сохранив все свои обозы, пушки, знамёна и всех своих солдат.

Но фельдмаршала Шереметева не радовало ничто: единственный его сын — надежда и опора старого отца — отправился в Константинополь заложником исполнения условий договора. А известно, какое житьё у заложника: чуть испортятся отношения у Турции с Россией, и он отправится в Семибашенную тюрьму, будет голодать и выносить все притеснения и истязания турок. Шереметев горевал и даже щедрые дары царя воспринимал словно бы сквозь туман: хоть и пожаловал царь сыну чин генерал-майора, да кто знает, придётся ли ему носить генеральский мундир, а жалованье за год вперёд, выданное Петром, истратить в родной России, и где надеть ему, Михаилу Борисовичу, царский портрет, осыпанный бриллиантами? Самый близкий к фельдмаршалу адъютант, Артемий, утешал его как мог, рассказывал, что обращались с ними в лагере османов хорошо, что, даст Бог, вернётся сын старого фельдмаршала на родину, если все условия договора будут выполнены.

— А всё этот швед проклятый, — жаловался Артемию Борис Петрович. — Если бы не он да его проклятые интриги, не было бы этой позорной войны и не попал бы мой Миша в турецкий плен. А теперь иди, повидай его в этом басурманском Стамбуле!

Шереметев возненавидел Карла.

Русская армия двигалась очень медленно: Шереметев всё ждал подвоха со стороны неприятеля, боялся, что нападут либо крымские татары во главе со своим воинственным ханом — они не прочь были помародёрствовать в отступающей армии, — либо шведы. Две-три мили в сутки проходила армия — приходилось всё время держаться настороже: крымская конница шла по пятам, а лошади до того были истощены, что едва тащили телеги. Но теперь уже не было саранчи, степь стала гладким ковром, и можно было бы двигаться скорее. Но Пётр не торопил Шереметева: он понимал горе старого служаки и постоянно говорил с ним.

Десять дней понадобилось армии, чтобы пересечь Прут, и ещё неделя ушла на то, чтобы переправиться через Днестр.

Но за Днестром армии уже ничто не угрожало — крымцы отстали, турки остались далеко позади, от Карла не слышно было ничего, — и царь покинул старого фельдмаршала. Благодарственный молебен прошёл прямо в шатре Шереметева, и Пётр блестел глазами, улыбался всем и каждому. «Ничего, — думалось ему, — Азов вернём, Таганрог вернём, зато все прибытки от завоеваний в Прибалтике и на севере сохранились в целости и неприкосновенности. Немного потеряли в этом походе, да Бог хранил — выбрались живыми, в плен не попали, армию сберегли, не то что Карлус...»

Пётр оставил армию на Шереметева, дав ему возможность решать всё самому, и вместе с Екатериной отправился сначала в Карлсбад и Торгау для лечения, а потом уж на свадьбу своего сына от первого брака Алексея.

Шереметеву Пётр пожаловал дом-дворец в Риге.

Фельдмаршалу он наказал оставаться с армией на Украине: тот должен был наблюдать за ожидавшимся переездом Карла XII из Бендер в Швецию. Эта старая рана должна была когда-нибудь закрыться...

Шереметев посвящал во все свои дела нового полковника Артемия Волынского. Артемий знал о Карле всё уже подробно, порой неправду. Источников о поведении Карла и его местопребывании было много: донесения сына Шафирова, данные лазутчиков, которых постоянно засылал в Бендеры Шереметев, рассказы русских солдат, освободившихся из турецкого плена. Все эти сведения не создавали верной картины происходящего, и Шереметеву приходилось использовать все свои способности, чтобы догадываться о настоящем положении дел. И Артемий, как мог, помогал в этом старому фельдмаршалу.