Явка до востребования - Василий Окулов Страница 35

На транспорте, помимо раненых, оказалось около двух тысяч солдат и офицеров, многим из которых также требовалась медицинская помощь и даже операции. «А я была одна, — с горечью рассказывала Елизавета Моисеевна, — если не считать всегда пьяного судового врача. Врачи госпиталя, забыв про клятву Гиппократа, остались на берегу. Они ведь не стреляли в красных и в атаки не ходили и потому меньше боялись большевиков. У меня не было лекарств, перевязочных материалов. Плакала от бессилия, от сознания, что ничем, кроме доброго слова, не могу помочь больным. Люди умирали каждый день. Очень боялась и за здоровье мужа. Ранение было тяжелым».

На пятый день путешествия транспорт прибыл в Галлиполи. Лагерь развернули в открытом поле. Кое-как, не сразу, с помощью местных властей, представителей Франции и Международного Красного Креста, оборудовали госпиталь. Среди ранее прибывших туда русских нашлись врачи и медсестры. «Стало легче, не было той страшной ответственности, которая лежала на мне до этого, но, как и прежде, не хватало лекарств, бинтов и других материалов. Трудно было и с питанием», — вспоминала Елизавета Моисеевна.

После полуголодного существования и полуторалетних скитаний в Галлиполи и по Болгарии Елизавета Моисеевна с мужем приехали во Францию. И снова ни кола, ни двора. Зато много соотечественников, сослуживцев. Один помог найти работу ей, другой устроил ее мужа — подполковника — на курсы шоферов, а третий временно дал кров. Так началась жизнь в Париже.

«Я была рада любому труду. Бралась за вес: посуду мыла, убирала туалеты в госпиталях, няней была, и продукты по квартирам разносила. Французским языком я свободно владела с детства, и это очень помогло в жизни. Но чем бы я ни занималась, думала об одном: как стать врачом», — рассказывала Елизавета Моисеевна.

Для начала пошла на курсы медсестер, чтобы подтвердить сохранившееся у нес свидетельство об окончании сестринской школы в Петрограде и получить французский диплом, дающий право на работу но этой специальности. Окончив курсы, с помощью добрых людей, она поступила на медицинский факультет.

Ее муж работал шофером такси, денег на жизнь, хоть и не роскошную, хватало, и казалось, что все налаживается. Но в одночасье все рухнуло: в 1930 году муж оставил се. Банальная история. На вокзале в его машину села американка русского происхождения. Он отвез её в хороший отель, и она, рассчитываясь, попросила его заехать к ней вечером: ей не терпелось посмотреть вечерний Париж. С этого и начался его скоротечный роман с богатой вдовой. Недели через две-три она увезла его в США.

Елизавета Моисеевна осталась одна. Днем училась, а в вечернее и ночное время дежурствами в госпиталях зарабатывала на жизнь, учебу и выплату кредита, полученного на покупку квартиры.

«Так и жила, крутилась как белка в колесе. Но самым тяжелым была обида на мужа. Я любила его, пошла за ним на войну, спасла его от смерти, а он просто предал, и ладно бы из-за любви, а ведь из-за денег. Но от судьбы не уйдёшь. Он умер от какой-то неизлечимой болезни через три года после отъезда. Я простила его, но обида осталась, и ничего с этим не могу поделать», — рассказывала Елизавета Моисеевна.

Вскоре она стала врачом. Не сразу, но устроилась ординатором в госпиталь. Зарплата была маленькая. Эмигрантам французы платили намного меньше, чем своим. Со временем появилась частная практика, расплатилась за квартиру и уже стала подумывать о замужестве, женихи даже были, а тут снова война. И опять с немцами.

«Когда немцы летом 1940 года вошли в Париж, отданный французскими властями на милость победителя, я места себе не находила, — рассказывала Елизавета Моисеевна. — А потом твердо решила идти воевать. Войну я знала не понаслышке, до этого прошла две — Мировую и Гражданскую. Пройду третью. А погибну — плакать по мне некому, я ведь одинокая». И русская эмигрантка, лицо без гражданства, стала военным врачом французского Сопротивления. На этот раз ей пришлось пройти не только тяготы войны, но и подполья. За храбрость Елизавете Моисеевне было присвоено звание «лейтенант», и вслед за этим она получила французское гражданство.

После войны через советский Комитет Красного Креста и Красного Полумесяца она разыскала своего младшего брата, о котором ничего не знала с начала двадцатых годов. Завязалась переписка. Брат сообщил, что во время войны был на фронте, а их родители погибли в блокадном Ленинграде. Он писал также, что женат и у пего есть дочь — студентка медицинского института.

Брат приглашал её приехать в Ленинград. У нес было большое желание встретиться с родными и навестить места, где прошли ее детство и юность. Но вначале не было денег — с пустыми руками ведь не поедешь, — да и за билет на самолет много заплатить надо, а потом отношения между бывшими союзниками испортились, и не до путешествий стало. Более того, в период «холодной войны» резко сократилась переписка советских граждан с родственниками, проживавшими за границей. Она возобновилась только в хрущевскую «оттепель».

Елизавета Моисеевна познакомила меня со многими интересными людьми, как из числа русских, так и французов. Когда мне нужно было, работала переводчицей, наотрез отказываясь от оплаты, постоянно и безвозмездно снабжала меня и врача посольства дорогостоящими медицинскими препаратами, которые получала от многих фармацевтических фирм как практикующий врач для апробации.

В августе 1961 года я приехал в Париж в качестве сотрудника советской выставки и сразу же посетил Елизавету Моисеевну. В ее маленькой гостиной был создан «русский уголок»: портрет Ю.А. Гагарина, русские книги, куклы и другие сувениры, привезенные или присланные ей из Москвы и Ленинграда, и первый ее тост всегда был: «За Юрочку!» А в 1962 году она сама приехала в Москву как сотрудница французской выставки. Побывала она и в Ленинграде, и в Гатчине. Так сбылась ее мечта встретиться с родственниками, погулять по родным местам.