Серебряная ветка - Розмэри Сатклиф Страница 35

Дежурство Юстина было последним, и, когда пришло его время, теплый полдень давно миновал, свет сгустился и горел янтарным заревом над холмами. Сейчас, после того как он немного поспал, ужас прошедшей ночи слегка отодвинулся и он мог хоть что-то возразить своей корящей совести: «Нет, я сделал все, что мог, я несколько раз проверял — за мной никто не шел. Но кто бы он ни был, он явно оказался хитрее меня. В этом все дело». Он знал, что это так, тем не менее нечто в душе не переставало его укорять, и ему снова и снова приходилось убеждать себя в невиновности, пока в конце концов голова не разболелась так же, как и сердце. В отчаянном стремлении чем-то занять руки, чтобы больше не думать о случившемся, он сбросил с плеча потертые ремни своего ящика, высыпал его содержимое на траву и мягкой тканью, в которую были завернуты орудия его труда, принялся начищать их. И не то чтобы они в этом нуждались, нет, — за последние месяцы он не раз полировал их до блеска, словно хотел этим поддерживать в себе некую веру — веру в то, что он врачует, созидает, восстанавливает что-то в мире, где, казалось, все рушится.

Он вдруг увидел, что Антоний, молодой центурион, не спит, а, опершись на локоть, внимательно наблюдает за ним.

— Что это ты все трешь да трешь, как безумный? — спросил центурион, когда глаза их встретились.

— Наверное, так я пытаюсь стереть память о том… что это я вчера вечером привел волков к дверям П-Паулина, — медленно проговорил Юстин.

— Скорее я виноват. После истории на храмовой лестнице я не раз замечал, что этот недомерок, египетская тень Аллекта, следит за мной. И это должно было меня насторожить.

«Египетская тень Аллекта, — подумал Юстин. — Что ж, определение вполне подходящее для Серапиона. Значит, я не ошибся, когда почуял опасность, завидев это ничтожество в свите Аллекта. Опасность, а затем смерть — они не заставили себя долго ждать».

— Неважно, за кем из нас он следил, дорогу-то показал я, — совсем уже несчастным голосом продолжал настаивать Юстин, которому не так-то легко было снять с себя вину и переложить ее на другого.

— Паулин никого из нас не винил, — спокойно сказал Антоний. — Он знал, что это может случиться в любой день и никто из команды в том не повинен. Это был риск, на который он шел, как и вы… отныне.

Как ни странно, но последние, пусть совсем не утешительные, слова все же утешили Юстина. Он отложил инструмент, который начал полировать, и взялся за другой.

Молодой центурион какое-то время молча наблюдал за ним, а затем сказал:

— А-а все думал: что же у тебя в ящике, почему ты так бережно носишь его с собой?

— Хирургические инструменты для работы.

— Понятно. Значит, ты лекарь?

Юстин посмотрел на свои руки, огрубелые, заскорузлые после полугодовой работы в доках и на канатном дворе в Адурнах, бросил взгляд на изрезанные, с въевшейся смолой пальцы, кончики которых уже утратили привычную чувствительность…

— Я… был лекарем, когда Флавий командовал к-когортой, — ответил он.

Антоний взял один из маленьких блестящих инструментов и стал его разглядывать, затем положил обратно на землю в карликовый тимьян.

— Ты счастливый человек, — сказал он. — Ты на редкость счастливый человек. Большинство из нас могут только разрушать и ломать вещи.

Скоро проснулся Флавий, и, как только солнце опустилось за Вектис, он разбудил Майрона, который так и проспал, ни разу не шелохнувшись, и велел всем собираться.

— Если мы поторопимся, то до заката солнца доберемся до усадьбы, — объявил он. — Смотрите, как остров встает из моря! Наконец будет дождь.

Предсказание сбылось, и вечером, сидя в атрии старого деревенского дома, они слушали, как дождь вздыхает и барабанит по крыше и широким листьям инжирового дерева; время от времени легкие порывы свежего воздуха влетали в открытую дверь, они едва заставляли заметно вздрагивать пламя лампы на столе и приносили с собой самый удивительный из всех ароматов — хватающий за душу запах дождя и разгоряченной, изголодавшейся по влаге земли.

Насытив пустые желудки творогом с лепешками и жареной бараниной, они оставили Майрона досыпать перед тлеющим очагом на половине, где жил управляющий, а сами расположились в старинном атрии, куда по настоянию Флавия пришли все обитатели фермы.

При неярком свете лампы Юстин разглядывал собравшихся людей и нашел, что они мало изменились с той поры, как он проводил здесь отпуск полтора года назад, — и сам Сервий, который по праву управляющего имением сидел отдельно на табурете; и Киндилан с его открытым широким лицом, заросшим густой золотистой бородой; и Бьюк, старый пастух, с сеткой мелких морщин вокруг глаз, ибо ему всю жизнь приходилось, следя за овцами, всматриваться вдаль, при нем были неизменная палка с крюком и пастушья овчарка у ног; и Флан, пахарь, и все остальные. Мужчины расселись поудобнее на сундуках и мешках с шерстью последней стрижки; две или три женщины стояли около Куты в дверях.

Волнение и тревога, вызванные их неожиданным появлением, улеглись, и теперь обитатели фермы вопрошающе и доверчиво смотрели на своего хозяина, и их спокойное внимание, как казалось Юстину, было неотъемлемо связано с покоем самих холмов.

Флавий сидел боком на столе около лампы, раскачивая ногой в грязном, облепленном глиной сапоге. Обведя взглядом все лица, он сказал:

— Вы, наверное, удивлены тем, что я вас сюда позвал и почему мы с Юстином здесь, а не в Галлии, но пока я ничего вам не могу ответить. Скажу одно — мне нужна ваша помощь. Никто из вас ни разу не подводил меня и, надеюсь, не подведет и впредь. Вы должны доверять мне. Скоро вы станете свидетелями странных событий — сюда будут приходить незнакомые люди; почти у всех у них будет где-то приколота веточка ракитника, такая, как эта. — Он слегка откинул назад грубый плащ, и все увидели на плече у него втиснутую в пряжку маленькую зеленую веточку с искоркой цветка, все еще цепляющегося за стебелек. — Мы с Юстином тоже будем то уходить, то приходить. Но ни слова об этом никому за пределами фермы — ни единого слова. Речь идет о жизни и смерти. Как видите, мы с Юстином, который во всем со мной заодно, полностью зависим от вашей преданности нам. — Он снова оглядел лица и широко улыбнулся: — Вот, пожалуй, все, что я хотел сказать.

Молчание длилось долго — все обдумывали сказанное, и снова в комнату ворвался шум дождя. Юстин ожидал, что от имени всех говорить будет Сервий, но по праву старшинства заговорил Бьюк, пастух, и речь свою он держал на родном языке, ибо на нем ему было куда привольней объясняться, чем на латыни.

— Мы знали твоего отца, наш мальчик, и знаем тебя с тех самых пор, как тебе стукнуло три дня, а я еще хорошо знал и твоего деда. Поэтому я хочу сказать: мы доверяем тебе и не станем задавать вопросы. И еще хочу сказать, что мы тебя не подведем.

После того как управляющий и работники ушли, оставив их втроем в прокопченном атрии, они придвинулись поближе к огню, который разожгла для них в очаге Кута, так как в комнате из-за дождя стало сыро и холодно. Антоний, молча наблюдавший за всем, что происходит, неожиданно сказал: