Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже Страница 34

Со времени событий во Фландрии он передал в пользу мятежников семь тысяч дукатов — огромная жертва для его разоренной казны — и продолжал собирать войска. И другое беспокоило этого воистину исключительного посланца Григория XIII: отсутствие королевы, которая в обществе Месье отправилась в Шалон встречать герцогиню Лотарингскую.

Карл IX преследовал «оленя, которого жаждал настичь». Но адмирал в Париже развил тревожную и бурную деятельность. Он беспрерывно совещался с протестантскими принцами и даже секретарями Его Величества. Кьеврен и его последствия казались забытыми. Слухи о войне вновь стали шириться.

Король вернулся в Париж 1 августа и присоединился к адмиралу, Монморанси и своим секретарям. Распространились толки, что война — дело, считай, решенное. Она, в сущности, соответствовала духу Карла, для которого Колиньи нашел его империю. Четыре тысячи пехотинцев были направлены к пикардийской границе. В Англии готовились в путь добровольцы, которым королева не запретила участвовать в войне.

Король желал укрепить свою протестантскую политику. Он жаловался, что Церковь заставляет его тратить «столько драгоценного времени» на его «толстую сестричку Марго». Богохульствуя по обыкновению, он вскричал:

— Если господин папа настолько глуп, я сам возьму Марго за руку и поведу под венец, пусть во грехе!

Граф де Рец отправился от его имени убеждать Саль-виати. Бракосочетание было отсрочено примерно до 20 августа. Если к этому моменту Святой Отец не пришлет особого разрешения, он рискует, что такового вообще ждать не станут. Принц де Конде подал пример. Он надменно заявил, что не нуждается вообще ни в каком разрешении понтифика, чтобы жениться на своей кузине, Марии Клевской. Ему достаточно разрешения короля. Их свадьба была назначена на 10 августа.

3-го Микиели и Кавалли предприняли новый шаг в пользу мира. Карл жаловался на непокорность своих подданных-гугенотов:

— Их, — говорил он, — невозможно сдержать ни угрозами, ни стараниями.

И заключал:

— Война весьма далека от моих намерений.

Но это не убедило ни венецианцев, ни посланника Испании, которые уже верили, что зло неисправимо. Микиели стал еще мрачнее.

Рец и Бираг, преданные слуги королевы-матери, охваченные в свою очередь страхом, послали курьера в Шалон, где Екатерина задержалась у хворающей герцогини Лотарингской.

Королева немедленно выехала в Париж, куда прибыла 4 августа.

И поспешила встретиться со своим сыном, который только что отказал в аудиенции Суниге. Опять она плакала, опять угрожала удалиться от двора. Она объявила, что англичане морочат их и расставили Франции западню.

На следующее утро, выбрав время, она встретилась с адмиралом наедине в своем прекрасном саду Тюильри, расположенном вне укреплений и защищенном бастионом на случай мятежных действий. Беседа продолжалась, казалось, нескончаемо. Жером де Гонди был отнюдь не прочь что-либо подслушать. Он следил глазами за полной дамой в черном и худым господином с развевающимися рукавами, которые прогуливались то здесь, то там среди древесных беседок. Когда наконец адмирал откланялся, королева подозвала Гонди, но удовольствовалась тем, что осведомилась у него, который час.

— Одиннадцать часов, сударыня.

— Мои ноги дали мне знать, что уже так поздно! В городе говорили, что она «полностью разрушила

то, что было затеяно в ее отсутствие».

Вечером того же дня она приняла испанского посланника. Дон Диего принялся издавать страстные жалобы.

— Ваше Величество может мне поверить… Король прибыл сюда за четыре дня до своей матушки, когда было уже так близко столкновение двух сторон, и, при разумении, которое даровал ему Господь, он, похоже, готов был позволить вовлечь себя в ссору.

— Войны никоим образом не будет! — уверила его Екатерина.

Дон Диего поздравил себя с тем, что слышит эти слова. Он сожалел об отсутствии Ее Величества. С тех пор, как она покинула двор, говорили только о войне! Он сожалел также о передвижениях войск и о своей неуверенности касательно миссии, порученной флоту Строцци. Пребывающий в беспокойстве и неведении, он провозгласил, что для того, чтобы он успокоился, нужно позволить ему, представителю католического государя, сопровождать эту экспедицию, когда она состоится. Екатерина сочла эту мысль шутовской и разразилась взрывом громкого смеха. Затем она не без усилий успокоилась и польстила идальго, после чего отпустила его, наполовину удовлетворенного. Потом призвала Жерома де Гонди, о маневрах которого ничего не знала. Едва освободившись, итальянец побежал к Суниге. Тот завалил его вопросами, на которые он ответил так, что это вполне пришлось по душе постоянно озабоченному дипломату. Да, королева-мать спасла мир. Через несколько дней состоится «Большой Совет», который она не преминет еще раз привлечь на свою сторону. До конца недели флот перестанет беспокоить католического государя.

— Но в настоящее время, сударь, — заключил итальянец с доверительным видом, — я сообщу Вам одну вещь… а именно, что было бы хорошо использовать для сохранения мира еще более значительные средства.

— Как можно задействовать еще более значительные средства?

— Дать в жены одну из инфант герцогу Анжуйскому.

Такова была цена, которой ожидала госпожа Медичи за свои старания! Посланник ответил не без презрения:

— Католический государь мало озабочен браком своих дочерей, поскольку у него только один сын.

Неспособный понять эту сложную натуру, этот необычайно плодотворный, но женский разум, Дон Диего судил о госпоже Медичи, как и большинство французских вельмож, и приписывал ей низость «торговки».

Он подтвердил это в своем докладе Филиппу II. Согласно ему, королева-мать повиновалась исключительно личным побуждениям: она противилась войне, поскольку не могла бы вынести того, что ее сын попал под чье-то чужое влияние, поскольку она не желала упускать власть, которой добивалась в течение четверти века и которую с таким трудом завоевала. Причем, как заявлял посланник, «она сосредотачивает свои интересы исключительно на благе короля, своего сына».

Эта фраза, ошеломляющая, ибо вышла из-под такого пера, вызывает двоякие размышления. Действительно ли Екатерина жертвовала интересами государства во имя своих личных дел? Была бы эта война действительно благом для короля и королевства?

То, что женщина, всецело посвятившая себя политике, и что властная мать, привыкшая руководить своими детьми, сталкивается с перспективой потери прав, невозможно отрицать. Но невозможно в первую очередь отрицать страстную жажду правительницы Франции защитить вместе с династией единство и целостность народа. Королева была убеждена, что ни одно, ни другое не выдержит войны с Испанией. Она нисколько не помышляла отделять свои интересы от общественных.

Была она безумной или здравомыслящей? Возможно, она переоценивала могущество Филиппа II, который как раз в то время испытывал серьезные трудности, и прежде всего финансовые. Однако люди сведущие предвидели войну сроком на восемь лет. Восьмилетняя война, которая последовала бы за войнами предшествующих правлений и за братоубийственными распрями, означала бы разорение и опустошение королевства, если бы оказалась победоносной, и утрату им самостоятельности, если бы ее проиграли. И она ни в коем случае не гарантировала конец гражданских войн, вопреки утверждениями Колиньи и Дюплесси-Морнея. Подданные Карла IX отличались от подданных Людовика XIII. В их глазах религия стояла куда выше родины. Ультракатолики бросили бы все свои силы на противодействие крестовому походу против Австрийского дома. Сам Генрих IV попал под удар, когда пожелал его предпринять… ⁶⁰ Готовясь к военным действиям, король рисковал, таким образом, вызвать восстание и чужеземную оккупацию, как та, что будет иметь место в 1589 г. — вскоре после смерти Екатерины.