Римская диктатура последнего века Республики - Нина Чеканова Страница 34

Воплощенной концентрацией римского характера был Марк Порций Катон Старший (Plut. Cato Maior, 2; 8). Однако анализ его жизни и политической деятельности позволяет говорить о том, что в публицистике, римской историографии и общественном мнении выступает искусственно созданный идеальный образ. Нравственная высота Катона превозносилась и современниками, и античными историками (Plut. Cato Maior, 19). Ему приписывали множество афоризмов по поводу морально-этического и государственно-политического состояния Республики, среди которых был, например, такой: «Если вы (римляне) достигли величия доблестью и умеренностью, не меняйтесь к худшему; если же невоздержанностью и пороком, изменитесь к лучшему» (Plut. Reg. et imper. apophth., 198 D—199 E; ср.: Plut. Cato Maior, 8). Выступая носителем традиционных республиканских ценностей и борцом за добрые старые нравы, на деле он был антиподом ортодоксальных ревнителей mos maiorum. Его идейный консерватизм сочетался с практическим «футуризмом». Считая, что основным источником материального состояния должно быть сельское хозяйство, он не настаивал на традиционном принципе умеренности труда и скромном уровне доходов. Катон был не столько скромным землевладельцем старого типа, сколько деловым человеком и новатором, провозгласившим новые принципы организации хозяйства, постепенно и повсеместно утвердившиеся, главный из которых — обогащение; ради прибыли был готов на мало престижные операции. ^[22] Отстаивая приоритет государственных интересов над семейными и личными, он тем не менее не отодвигал заботы о доме на второй план (Plut. Cato. Maior, 20), а стремясь к удовлетворению личных целей, азартно преследовал своих врагов, допускал сомнительные с точки зрения традиционной морали поступки (неблаговидное поведение в суде), мог изменить общинным нравственно-этическим нормам поведения (Liv., XXXVII, 57—58; Plut. Cato Maior, 19; 21; 24). Ю. Г. Чернышов высказал несколько резкое, но довольно точное замечание, о том, что образ Катона Старшего имеет литературно-художественный отпечаток и заслоняет историческую действительность. Мы же считаем возможным дополнить этот общий вывод: в античной традиции это было сделано намеренно, с целью создания образца, связанного с традиционной общинной моралью.

В конце II — первой половине I в. принцип идеализации традиционных норм жизни и стереотипов поведения получил теоретическое оформление в концепциях идеального государства и идеального гражданина, разработанных Полибием, Цицероном и Саллюстием. В современной историографии эта проблема была обстоятельно исследована С. Л. Утченко. К основным выводам исследователя добавим лишь, что стремление теоретически осмыслить состояние римского общества было вызвано утопическим желанием не просто вернуть римлян к истокам общинной жизни, но приспособить традиционные формы существования к новой исторической, внеполисной по существу, ситуации.

В условиях усиливавшегося социального напряжения и обострившейся политической борьбы в римской публицистике (речи Цицерона) и римской историографии (труды Саллюстия, Ливия, Аппиана) постепенно сформировался образ антигероя. Негативными характеристиками римские моралисты наделяли отчасти Марция Кориолана (Арр. В. С, 1,1), дочь Спурия Тарпея (Liv., 1,11, 6—9), мать Децима Брута Семпронию (Sail. Cat., 25, 1-5), Каталину, Клодия (Plut. Cic, 29). Важно отметить, что их поступки и намерения противопоставлялись не только традиционной системе общественных отношений, но интересам Республики в целом. В связи с этим подчеркнем: оформление образа антигероя явилось одной из доминант сопротивления развивавшемуся разложению общинной морали и этики и важным средством регулирования поведения римского гражданина.

Морально-этические стереотипы были чрезвычайно сильны в Риме, а ориентация на личностные образцы — довольно устойчивой. Симптоматичны слова Саллюстия о том, что его современники (Квинт Максим, Публий Сципион и другие прославленные граждане), глядя на изображения предков, загорались сильнейшим стремлением к доблести и пытались сравняться с их добрым именем и славой (Sail. lug., 4; 5). До II в. общинные морально-этические образцы были не только признаваемыми, но чаще всего реализуемыми. Соответственно нравам предков вели себя в бою и в быту Камилл (Liv., VI, 8, 13), Марцелл (Plut. Marc, 3), Марк Валерий Корв (Liv., VII, 26, 2). Опираясь на моральный образец, Публий Корнелий Сципион взял на себя бремя ответственности за более чем трудную ситуацию в Испании в 210 г. (Liv., XXVI, 19, 1—9). Марк Юний Брут был в середине I в. для республиканцев символом политической борьбы (Plut. Caes., 61).

Со II в. личностные образцы становятся все более пропагандируемыми, но признаваемыми чаще всего лишь на словах. Civitas и ее жесткая общинная мораль не могли угнаться за реалиями исторического развития. В результате обнаружился разрыв между моральными императивами и реальным поведением римлян. Люди научились сочетать «заветы предков» и пренебрежение ими. Постепенно выработался двойной стандарт в отношении к действительности.

У Плутарха есть чрезвычайно показательный сюжет о двойных жизненных стандартах в Риме I в. — некий сенатор публично рассуждал о бережливости и воздержанности, тогда один из присутствовавших воскликнул: «Послушай, это, в самом деле, невозможно! Ты обедаешь, как Лукулл, строишь дворцы, как Красе, а поучаешь нас, как Катон!» (Plut. Cato Min., 19).

Традиция говорила о скромности римских аристократов, идеализировала бедность, осуждала богатство. В то же время в итоге римских завоеваний в Рим хлынул огромный поток материальных ценностей. Марк Марцелл (212 г.) после взятия Сиракуз отдал город на разграбление: по словам Ливия, «было явлено много отвратительных примеров жадности и ожесточения — cum multa irae, multa auaritiae foeda exempla ederentur» (Liv., XXV, 31, 9). В качестве трофеев из Сиракуз были вывезены золото и серебро, драгоценная утварь и посуда, картины и статуи, украшавшие город. Это было не только первым знакомством римлян с высоким греческим искусством, но и проявлением варварства и вандализма, связанных с алчностью и распущенностью (Liv., XXV, 40,1—2). Во время триумфа Тита Фламинина (194 г.) пронесли 3713 фунтов золота в слитках, 43 270 фунтов серебра, 14 514 золотых монет с изображением Филиппа V Македонского (Plut. Tit., 14), а в триумфальной процессии Эмилия Павла (167 г.) на 250 колесницах везли картины и статуи, на множестве повозок — красивое и дорогое македонское оружие, три тысячи человек несли 750 сосудов с серебряной монетой, было пронесено множество серебряной утвари, 707 сосудов с золотой монетой и множество золотой утвари (Plut. Paul., 32—33). Даже Катон Старший не порицал тех, кто «старается обратить войну в средство наживы» (Plut. Cato Maior, 10).

Во время триумфа Мария (102 г.) пронесли 3007 фунтов золота, 5775 фунтов серебра в слитках и 287 тыс. драхм звонкой монетой (Plut. Mar., 12). Сулла в 81 г. во время триумфальных представлений продемонстрировал добычу «великолепную и дотоле невиданную» (Plut. Sulla, 34). В триумфальной процессии Лукулла в 65 г. кроме множества вражеского оружия были пронесены 20 носилок с серебряной утварью и 32 носилки с золотыми кубками, доспехами и монетой, 8 повозок везли золотые ложа, 56 — серебро в слитках, 107 — серебряную монету общей стоимостью 2 млн. 700 тыс. драхм (Plut. Luc, 37). Триумф Помпея в 61 г. даже не вместил того, что было запланировано (Plut. Pomp., 45).