Символы славянского язычества - Наталья Велецкая Страница 34

Ассоциации глиняного горшка и глиняных масок в ритуальных действах принципиально аналогичного функционального назначения (в свете отмеченных соответствий) игрища «бык» с «умруном» и похоронными играми заставляют видеть в этом игрище одну из разновидностей рудиментарных форм ритуала проводов на «тот свет», сохранившуюся в традиции в драматизированно-игровом виде. Этот персонаж игрища ряженых по знаковому содержанию ближе всего стоит к возившемуся на санях быку как элементу масленичных ритуальных действ, восходящих к ритуалу проводов на «тот свет».

Новогодние игрища, в драматизированно-игровой форме изображающие заклание быка, изображение жертвоприношения быка на старинной прялке, разнообразные ритуальные действа вокруг рождественско-новогодних блюд из свинины — «кесаретского поросенка», В. И. Чичеров закономерно ставит в один круг с ритуальным сочельническо-новогодним печеньем — «коровками», «козулями». О «козулях» как рудименте ритуала проводов на «тот свет» упоминалось лишь в связи с переходом архаических ритуальных действ, восходящих к этому ритуалу, в процессе трансформации его на женскую и детскую среду. В связи же с архаическими формами игрищ на этом атрибуте святочных ритуальных действ следует остановиться подробнее, с экскурсом в генезис его.

В Олонецкой губернии, на Терском берегу Белого моря и в некоторых других местностях Русского Севера сочельническое ритуальное печенье из ржаного и белого теста сохранило архаическую форму в виде четвероногого животного и архаические названия, из которых особенно существенными представляются «истуканы», «болваны», «козули». «Истуканы» и «болваны» вызывают ассоциации с архаическими антропоморфными формами замены живых людей знаковыми изображениями их, «козули» же заставляют искать корни наименования обрядового печенья в протославянской древности уже по той простой причине, что обрядовые действа с козой и ряжение в маску козы ни для северных великорусов, ни для великорусов центральных земель Руси Средневековой и Нового времени не характерны. Коза лишь упоминается в песенных сопровождениях ритуальных действ. Однако святочные обрядовые действа с козой имели место у старообрядцев — переселенцев в Забайкалье. Экскурс с целью выяснения генетических корней этого явления покажет, в какую древность ведет подчас «глубина памяти» традиции.

Положение во многом разъясняется данными об античных и древневосточных культах. Для нас особенно важно свидетельство Павсания о замене козлами отроков, приносившихся в жертву Дионису. При этом их убирали лентами и венками, а рога золотили, что особенно явственно выражает направленность действа: золото — космический символ. Поскольку корни культа Диониса уходят в шумеро-вавилонский мир, свидетельства древневавилонских печатей представляют особый интерес как вещественное выражение сущности действа. В изображенных на одной из них эпизодах жертвоприношений козликов обращают на себя внимание два момента. Козликов приносят к жертвеннику в молитвенной позе, обращенной к принимающему их посреднику между жертвователями и божеством. По другую сторону жертвенника эти козлики изображены оживленно прыгающими, ласкаясь к божеству. Изображенная на вавилонской печати сцена вызывает ассоциации с отправлением на «тот свет» собаки у малочисленных народов Севера, принципиально аналогичным отправлению вестника к обожествленному предку у гетов, а также с древним славянским поверьем, будто умерщвленное животное может передать поручение предкам и сверхъестественным существам. Отображает оно также и идею метемпсихоза и определяющей роли в нем обожествленного Космоса.

Здесь снова возникают ассоциации с половецкими изваяниями. Возможно, что профиль изображения головы в виде маски животного, напоминающего морду козы, овцы, коровы и т. п., многих половецких статуй содержит выражение синтеза представлений о животных как заместителях человека, отправлявшегося в мир богов и обожествленных предков, а также о посмертных превращениях. Свидетельство же Павсания о замене отроков козлами в ритуале праздника Дионисий особенно важно, если принять во внимание архаический образ Диониса — «Диониса влажного», оплодотворяющего посредством влаги (этот образ отражен и в древнейших формах чернофигурной живописи).

Воздействие шумеро-вавилонской культуры на древнегреческую, древнеримскую, а через посредство их — на формирование средневековой европейской культуры прослеживается во многих проявлениях. В традиционных представлениях и ритуалах европейских народов оно сказывается в той или иной мере на протяжении всей их истории.

Для рассмотрения вопроса о знаковой сущности животных как заместителях человека в драматизированно-игровых действах, отражающих ритуал отправления на «тот свет», первостепенный интерес представляет игрище «говядина». «Вносят в избу совершенно нагого мужчину на стяге (шесте), пропущенном через связанные руки и ноги, наподобие говяжьей туши. К туше зовут девок или, если которая прячется, силом вытаскивают и предлагают кусочки говядины…» Это на первый взгляд ясное, не содержащее никакой языческой символики игрище при внимательном изучении элементов его и сопоставлении с масленичными формами ряжения и вертелом как атрибутом его, с архаическими формами рождественского полена и связанными с ним и с сочельническим очагом поверьями, а также с игрищем «бык» и «козулями» — «коровками» предстает как один из самых архаических рудиментов ритуала проводов на «тот свет». Прежде всего для понимания его языческой основы приходится сопоставить его с другим святочным игрищем, казалось бы, совершенно не имеющим с ним ничего общего. Собственно, в этом игрище, в целом довольно позднем по характеру оформления драматизированно-игровых действий, для нас важен один сохранившийся в нем архаический элемент: «печка».

«…Еще с начала… в стороне стояло что-то на санках. Это и была печка. Когда решили присечь огня… покрывало сдернули и… предстал во всей наготе человек, вымазанный сажей для большего сходства с печкой». Вероятно, здесь мы имеем дело с синтезом нескольких архаических элементов, сущность которых вследствие длительнейшей трансформации явления на протяжении народной традиции смещена, забыта и полностью переосмыслена. Человек на санках, накрытый, представляет собой аналогию «умруну» — «мертвецу». Однако то обстоятельство, что обнаженный человек, вымазанный сажей, находясь на санках и будучи основным элементом образного оформления «печи», заставляет думать, что здесь мы имеем дело с рудиментом ритуала проводов на «тот свет», более архаическим, чем игрище в «умруна» — «в смерть». Вымазывание сажей несет двойную нагрузку в плане языческой символики: маркер предназначенности к отправлению на «тот свет» и знак нахождения в печке. Что касается печи-очага, здесь следует напомнить основные элементы сочельнических ритуальных действ, с ним связанных: обрубок дуба антропоморфной формы — «рождественская старуха» — в очаге средневековых кельтов Британии; восприятие «бадняка» (специально срубленного в сопровождении сложного комплекса ритуальных действ дерева, зажигавшегося в очаге в Сочельник) как живого существа в южнославянских святочно-новогодних ритуалах; древнее славянское поверье о том, что в сочельническую ночь очаг-печь говорит человеческим голосом; словенский сочельнический обычай садиться на очаг хозяйке дома; словенские и сербохорватские наименования «бадняка» — «hlava», «hreb».