Очищение армии - Герман Смирнов Страница 34

Тогда Тухачевский решил впервые высказаться прямо. Но он сделал это не в печати и не открыто. Такой путь был для него, видимо, прегражден. При этом он имел в виду не свою личную защиту, а выяснение правды о событиях 1920 г.

В январе 1932 г., будучи заместителем наркома обороны, он подал Сталину докладную записку о неправильном преподавании в академии истории советско-польской войны 1920 г. и искажении ленинских положений по этому вопросу начальником кафедры Меликовым. Докладная записка попала к Ворошилову, который сделал на ней нелестную запись по адресу Меликова.

Казалось бы, после этого вопрос о стратегии в советско-польской войне 1920 г. мог получить правильное толкование. Но результат получился совершенно обратный.

О докладной записке Тухачевского стало известно Меликову, и он написал Сталину, затронув его болезненное самолюбие указанием на то, что постановка вопроса о кампании 1920 г. в духе Тухачевского касается престижа Юго-Западного фронта, а значит, и его, Сталина, как члена РВС фронта.

И вот внезапно в начале 1932 г. в академии была назначена дискуссия о Польской кампании 1920 г. Для большинства это было совершенно неожиданно; чувствовалось, что дискуссия проводится по указанию сверху. По заданному тону было очевидно, что задача заключается в том, чтобы скомпрометировать Тухачевского и окончательно утвердить правильность действий Юго-Западного фронта и Конармии на Львовском направлении.

Во всяком случае, перед дискуссией начальник академии Эйдеман и начальник кафедры Меликов были вызваны к Ворошилову и получили от него указания в духе, совсем противоположном надписи, которая еще недавно была сделана на докладной записке Тухачевского.

Поэтому вся дискуссия была проведена тенденциозно, в совершенно определенном направлении, дабы оправдать действия Юго-Западного фронта на Львовском направлении и подтвердить невозможность поворота Конармии на Люблин. Тухачевский на этой «дискуссии» не присутствовал, и, видимо, не добровольно. Его просто не пригласили.

Неприятный тягостный осадок остался от всех заранее инспирированных выступлений, так плохо скрывавших всю их тенденциозность и субъективизм в оценке исторических событий. При этом речь шла уже не столько о действиях Юго-Западного фронта, потому что затрагивать эту тему ввиду шаткости ее аргументации было, видимо, неудобно, сколько о неправильности и даже порочности всего плана Тухачевского в целом. С такой именно критикой выступил Меликов и несколько других докладчиков. Эта критика носила уже враждебный и дискредитирующий характер. Лишь один-два преподавателя академии (в том числе и автор этих строк, бывший тогда начальником оперативного факультета) выступили с другим мнением. Их доводы в защиту плана Тухачевского, невозможности остановки на Буге и необходимости тесного взаимодействия фронтов при наступлении на Варшаву были настолько аргументированы и убедительны, что начальник академии Эйдеман в своем заключительном слове постарался ослабить заостренность дискуссии на этом вопросе, не нарушая, в принципе, конечно, цели, ради которой она была назначена и проведена.

Следует отметить, что объективная критика действий командования Юго-Западного фронта и Конармии была на дискуссии чрезвычайно затруднена и ограничена Так, например, ссылаться на труд Пилсудского признавалось величайшим грехом. Чтобы дезавуировать всякие соображения Пилсудского о той угрозе, которую представляла для него Конармия, говорилось, что он умышленно рисует свой контрманевр чрезвычайно рискованным и опасным, дабы придать ему больше значения и возвеличить его.

Конечно, эта цель не была чужда Пилсудскому.

Но при такой постановке вопроса выходило, что наше наступление в 1920 г вообще не представляло для белополяков никакой опасности и что их контрудар с Вепржа был чрезвычайно примитивным, легким маневром, протекавшим в очень упрощенной оперативной обстановке.

Так искусственное умаление обоснованных аргументов, преследовавшее субъективистские, эгоистические интересы, приводило к еще большему искажению исторической правды и обесценивало все значение нашего наступления в 1920 г.

На самом деле это наступление, даже при отсутствии взаимодействия двух фронтов, представляло для белополяков смертельную опасность и привело их на край гибели Только грубые оперативные ошибки и субъективистское политическое недомыслие руководителей Юго-Западного фронта и Конармии спасли панскую Польшу.

Однако точка зрения, оправдывавшая действия руководства Юго-Западного фронта и Конармии, восторжествовала и окончательно утвердилась в 1936 г., когда в глубокой тайне уже зрели коварные замыслы, решившие через год судьбу Тухачевского. Затем она была официально узаконена в Кратком курсе истории ВКП(б), вышедшем в 1938 г., когда Тухачевского уже не было в живых.

В этом искажении исторической правды проявилось все отрицательное влияние Сталина на нашу историческую науку, его стремление во что бы то ни стало перечеркнуть или оправдать все свои тяжелые ошибки, в том числе и в советско-польской войне 1920 г.