Чудеса и диковины - Грегори Норминтон Страница 34

– Прошу вас, сударь, пожалуйста! – верещал часовщик, которого трясло от такого кощунства. – Это неслыханно – так поступать со слугой императора!

Мне бы следовало по уходу Храбала извиниться перед Швайгером, успокоить человека, горести которого, без сомнения, станут известны в замке. Но я ненавидел часовщика за его слабость, за малодушную нервозность. Он был тихим, как я уже говорил, но я постоянно чувствовал его присутствие: как он работает и работает, забившись к себе в нору. Когда приходил Храбал, меня хоть ненадолго развлекали возбужденные голоса, оживлявшие наше тихое жилище.

Агент моего загадочного покровителя, Моосбрюггер, был хорошо знаком с моими жуликоватыми друзьями. Однажды после целого дня напряженного копирования мне захотелось развеяться и выпить. Я пошел их искать и нашел в одной из таверн на Кляйнзайте. С ними за столом сидел и Моосбрюггер, но при моем появлении он тут же откланялся, я лишь единожды ощутил на себе его ледяной взгляд. Он был словно туча, закрывавшая солнце, потому что после его ухода Храбал и Мушеки воспарили духом, выпрямились и заметно повеселели. Мы прокутили всю ночь.

«Не обижайся за эти проявления дружеской заботы, – писал Петрус Гонсальвус в первом из своих писем, так и оставшихся без ответа. – Всем известно, что ты свел дружбу с недостойной компанией, негодяями, живущими за счет обмана и лжи. Свое доброе имя надо взращивать, как лозу. Нельзя выпалывать его вместе с сорными травами… – (Я ворчал от этих отеческих наставлений и принимал в штыки праведные наставления.) – Слишком сильный ток молодой крови отвращает тебя от здравых советов. Герр Майринк больше не станет за тебя ручаться; да и твой сильнейший союзник при дворе, наш общий друг Бартоломеус, отнюдь не приветствует твои новые связи».

Эти слова свернулись, почернели и угасли в моем сердце. Получив и даже не прочитав последнее письмо от Гонсальвуса, я отправился в магазин Яна Фукса, что у моста, где купил широкую кроличью шапку со страусовым пером – чтобы достойно соперничать с градчанскими хлыщами, разгуливавшими по городу, прижимая к носу надушенные платки. Такой вот весь разодетый (жилет расшит блестками, похожими на глаза Аргуса, ноги обтянуты мягкими кожаными сапогами), я пришел на встречу, после полугода стеснения и робости твердо решившись на второе свидание с Руженой на лестнице.

Когда я вошел в «Золотую клецку», моей прелестницы нигде не было видно. Зденка и новая девушка (тощая, с коричневым пушком на верхней губе) обратили внимание на мой щегольской вид. Зденка изобразила мою утиную походку.

– Kachna! Dobry vecer, mala kachna! – Новая девушка прыснула и вытерла соплю рукавом.

Своих товарищей я обнаружил в темном углу, увешанном связками колбас. К обычной компании присоединился еще один персонаж. Он был без формы, но я сразу узнал косого стражника, который когда-то давным-давно спас меня от ливня. Он сидел, втиснувшись между Храбалом и Ярославом Мушеком, и все время напряженно улыбался.

– Томаш! – взревел Храбал. – Познакомься с нашим новым другом – это Герман Бумм.

– Прошу прощения? – переспросил я, не расслышав.

– Вы не виноваты, – сказал Бумм. Судя по вниманию, которое он уделял опадающей пене у себя кружке, он меня тоже узнал. (Ярослав, поймав мой вопросительный взгляд, жестами изобразил пустые карманы; потом развел пальцы веером и уставился в воображаемые карты.) Я слышал, что стража Рудольфа пополняла свои скромные доходы, подвизаясь в игорных домах. У Германа Бумма явно недоставало таланта. Он, как и его товарищи, жил на узенькой улочке между Белой башней и Далибором – пытаясь прокормить жену и ребенка – и тоже решил попытать картежного счастья, но очень скоро убедился, что такого не имеет. И вот он сидел без доспехов в этом ужасном вертепе, который подходил ему не больше, чем крабу – бочка с карпами.

– Ну что, Томаш, ты у нас рисковый парень? – Храбал пихнул Бумма голым белесоватым локтем. – Мы тут делаем ставки, Бумм и Любош. Пари.

– Моосбрюггер поставил деньги, – шепотом объяснил Ярослав. – Его наниматель любит играть, переставляя фигуры издалека.

– Как шахматист, – добавил Ботуслав; я так удивился, что он заговорил, что пропустил часть последующего разговора.

– …и посмотреть, – закончил Храбал. Я переводил взгляд с одного собеседника на другого, как будто слова, которые я недослышал, могли висеть между ними, словно перья сбитой на лету птицы.

– Герман Бумм поможет нам пройти внутрь. Но только без фокусов. Это всего лишь пари.

– Вы же… э… – Бумм сглотнул слюну и ковырнул ногтем свою кружку. – Вы же там ничего не сделаете? Потому что император заметит, а если не он, так Страда точно заметит, если что-то… окажется не на месте.

Храбал уперся костяшками пальцев в руку стражника, насмехаясь над его опасениями.

– Ты не рад? – спросил меня Ярослав.

Рад?! Читатель, я едва прислушивался к разговору. У меня сводило кишки от желания, я шарил глазами по всей таверне в поисках своей сердитой зазнобы. Она по-прежнему не появлялась – и уже не первую неделю. В конце концов я ухватил Зденку за рукав и спросил, повторив вопрос добрую дюжину раз, где мне найти Ружену.

– Hrbitov, – сказала она наконец.

– Где, простите?

Зденка порывалась уйти. В ее могучих руках были зажаты тяжелые пивные кружки.

– Prosim vas – nerozumim. – Я не понимал. – Kde je Hrbitov? Это какая-то деревня?

Со всех сторон слышались проклятия и требования пива. Зденка рассерженно тряхнула головой.

– Tot, – сказала она.

– Что?

– На тот свете. – Она плюнула мне под ноги и ушла, такая уверенная в своей добродетельности.

Из того, что происходило потом за столом, я запомнил очень мало. Мир вокруг меня перевернулся. Я чувствовал себя обманутым. Смерть уничтожила мой единственный любовный трофей, лишив мою мужественность всех доказательств ее существования. Чтобы утолить печаль, я вдрызг упился. Таким образом, я пропустил все детали плана Моосбрюггера, и в ту зловещую сентябрьскую ночь, когда мы с Храбалом и братьями Мушеками вломились при помощи Германа Бумма в Императорские галереи, я вел себя как настоящий лунатик, который куда-то идет, но не знает – куда и зачем.

Когда Мушеки зашли за мной, на дворе уже была ночь. Весь день я пил сам с собой, и теперь, когда я шел следом за близнецами по пустой улице Ной-Вельт, у меня в желудке еще плескались остатки сливовицы. Каштаны на Дворцовой площади шепотом советовали нам идти потише. Мы пробирались через горы отбросов, стараясь не наступить на склизкое дерьмо, которым были усеяны мокрые камни мостовой. В пятидесяти ярдах к северу от ворот замка Ярослав остановился и, сложив ладони лодочкой, издал совиный крик. Изо рва выбрался Любош Храбал, как-то странно распухший выше пояса, словно он целенаправленно обжирался несколько дней подряд. Он подмигнул мне и сделал вид, что опирается мне на голову. Меня ошеломил запах его подмышек – характерная для Праги смесь ароматов сыра, колбас и речной воды.