Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо Страница 33

Рассказы испанцев о народах этой равнины не только отражают реалии жизни, зависящей исключительно от бизонов, но и предрассудки наблюдателей, которым нецивилизованная жизнь кажется привлекательной и отталкивающей, благородной и отвратительной. Туземцы не едят ничего, кроме мяса бизонов; они одеваются в шкуры бизонов, перевязывая их ремнями из бизоньей шкуры; спят в вигвамах из шкур бизонов и носят мокасины из бизоньей шкуры. На испанцев произвело впечатление бесстрашие, с каким местные жители встречали чужаков, их природное радушие, но застольные манеры этих людей, по мнению тех же испанцев, свидетельствуют о варварстве. Зажав кус мяса зубами, придерживая его рукой, они большим кремневым ножом отрезают мясо и глотают его полупрожеванным, наподобие птиц. Они едят сырой жир, не грея его, опустошают кишки, наполняют их кровью… и пьют ее, когда испытывают жажду. Распоров брюхо корове, они выбрасывают пережеванную траву, а оставшуюся жидкость выпивают, утверждая, что в ней содержится сущность живота ^[239].

Такие обычаи легко принять за неразумные — за признак звериной природы, которая по законам того времени оправдывала завоевание и порабощение дикарей более развитыми людьми, — но это типичный способ приноровиться к ограниченной диете и сухой местности (см. выше, с. 99, 110).

После пяти недель бесплодных поисков в земле, «плоской, как море», Коронадо решил, что проводники его обманывают; но индейцы, которых он встречал, на вопрос о Квивире указывали на север. И он принял смелое решение в лучших традициях конквистадоров — отправив большую часть отряда и весь обоз домой, он всего с тридцатью всадниками по компасу направился на север. Испанцы питались бизонами и подражали Тесею в лабиринте, нагромождая горы бизоньего навоза как ориентиры на время возвращения.

Коронадо наконец обнаружил Квивиру там, где сейчас Коровий ручей, в округе Райс штата Канзас, на краю зоны относительно высокой травы, которая растет гуще по мере опускания равнины. Хваленые «города» оказались селениями из торфяных хижин, в которых жили кирикири «с глазами енотов» и с татуированными лицами; они с огромным трудом возделывали участки земли в прериях; их деревни располагались вдоль реки Арканзас, постепенно уходя на запад. Ни земледельцы, ни охотники в общем не преуспели в преобразовании природы с той технологией и ресурсами, что были в их распоряжении. Однако Коронадо преобразил их мир: он привел в него лошадей. Верхом он сумел за две недели убить копьем пятьсот бизонов. Хотя пешие туземцы могли убить много дичи, используя ловушки, охотничьи способности всадника — явление совсем другого порядка. Это было откровение будущего — будущего еще столь далекого, что прошло сто лет, прежде чем лошадь стала обязательным спутником человека на этих равнинах; тем не менее это было преобразованное будущее.

Охота верхом сделала равнины желанным местом для жизни. Если раньше, чем белые люди стали серьезно соперничать за господство в этой местности, она стала ареной борьбы неуклонно растущего количества народов-иммигрантов, хлынувших с востока, от Миссури, под давлением белых строителей империй. У этих народов аграрные традиции сочетались с кочевым скотоводством. Все они стремились пасти табуны и охотиться на бизонов, а это вело их в районы, где есть и пастбища, и пахотные земли. Равнина начала напоминать «котел народов», как в евразийских степях. К концу XVIII века грозили стать монголами этой равнины индейцы племени сиу. Это были кочевники, возможные строители империи или по крайней мере склонные к господству; они стали ужасом оседлого мира во все еще нетронутых районах верховья Миссури ^[240].

Даже перейдя к кочевому образу жизни благодаря лошадям и сделав охоту на бизонов экономичным занятием, сиу сохранили интерес к своей традиционной лесной экологии; завоевав равнины, они дошли до новых лесов на западе, где по-прежнему особо престижной считалась охота на оленей. Их «кладовой мяса» стали Черные холмы, которые они отвоевали у киова, чайенов и кроу. Завоевание арикари и омахи было облегчено способом, типичным для белого империализма применительно к не имеющим иммунитета народам, — распространением оспы ^[241]. Сиу придерживались типичных ценностей имперского общества: воинскую доблесть они ценили превыше других качеств и статус связывали с количеством и распределением военной добычи. Не белый человек привел империализм на эти равнины: он явился как соперник начинавшей формироваться империи сиу. Тем временем добыча огромного количества бизонов привела к появлению излишков для торговли, что в свою очередь ввело в рацион охотников зерно, в обряды — виски, а в арсенал — ружья. По мере роста количества лошадей равнины становились источником продовольствия для растущих по их краям поселков. Распространению смертельно опасных болезней европейского происхождения, вероятно, способствовала торговля. Железный конь сменил своих предшественников в традиции, уже установленной лошадьми из плоти и крови. Вторжение железных дорог и индустриальной Америки стало лишь завершающим, хотя и наиболее разрушительным эпизодом в целом ряду преобразований.

Согласно традиционным изложениям истории травянистых степей такие трансформации следуют обычному шаблону и направлены на благо. Начинаются они с цивилизующих усилий соседних аграрных культур. Хотя равнины могут быть непригодными к сельскохозяйственному использованию без мощной промышленной технологии, это не лишает их жителей возможности учиться у оседлых соседей. Или они могут измениться, даже не имея такого намерения, ввиду предположительно неизбежного влияния экономически предопределенных процессов. В этом смысле богатства, обретенные в качестве трофеев, подкупных даров и в результате торговли, превращают общество кочевых племен во взаимосвязанную структуру. Вместо права старшинства и обязательств братского долга появляется военный вождь, отряды вооруженных пастухов сменяются военными формированиями, узы крови замещаются экономическими связями, вместо кланов появляются классы. Государственная власть — или, как минимум, личная власть всеобщего лидера, — становится тем, что «раздает серьги», перераспределяет ресурсы; постепенно вырастает мощная централизованная система делегации полномочий, размеры и сила которой определяются успешностью лидера в собирании богатств ^[242]. Вот так травянистые степи ненадолго подпадают под показной империализм, принуждающий к захватническим войнам с ближайшими соседями, от благосостояния которых он полностью зависит.

Империализм сиу имеет длинный список предшественников, более или менее соответствующих модели социологии травянистых равнин, изначально предложенной марксистским ученым, изучавшим гуннов. Пониманию Великих североамериканских равнин очень помогает сравнение с другими случаями возникновения империализма на равнинах Азии и Африки; но ближе всего аналогии с историей территории, где природные условия наиболее сходны, — с аргентинской пампой, которая в тот же период испытала аналогичное воздействие фермеров и горожан с окраин, а также новых экономических возможностей, обеспеченных лошадьми, крупным рогатым скотом и овцами. Здесь мир белых был не единственным источником богатства и культурного влияния: в начале современного периода новые виды экономической деятельности в пампасах включали скотоводство и добычу полезных ископаемых, что позволило обитателям пампасов открыть новые торговые маршруты с Чили и усвоить уроки руководства большими территориями у арауканов — оставивших сильное впечатление воинов с юга американского юго-запада, которые успешно сохраняли независимость за пределами Испанской империи. К середине XVIII века вожди с рек Рио-Негро и Колорадо — например Какаполь, «Аттила пампасов», и его сын Кангаполь, «Эль Браво», Храбрец, — сумели превратить свой пост временного военного вождя в наследственное правление. Они организовали выгодную торговлю шкурами гуанако, содержали огромные гаремы, дабы подчеркнуть свой статус, производили на приезжавших к ним иезуитов такое впечатление, что те называли их «монархами над всеми остальными», выставляли тысячи воинов и грозили Буэнос-Айресу ^[243]. В 1789 году Алессандро Маласпина, самопровозглашенный апостол Испанского Просвещения, сумел проехать через пампасы и клеймить культуру скотоводов; он полагал, что «обычай купаться в крови забитого скота заставляет людей забыть все принципы религии и общества» ^[244].