Герман Гессе, или Жизнь Мага - Мишель Сенэс Страница 33

Будет ли Герман в этом году жечь бенгальские огни и насмехаться над прохожими, сидя за стаканом вина в беседке из перевитых виноградных лоз? Его одолевают детские воспоминания, он гонит их, чтобы отдаться только что охватившей его любовной горячке. Элиза была теперь не единственной гостьей его грез. В воображении Гессе вырисовывались еще два поэтических женских образа — фрау Гертруда и Мария. «Обе долго занимали мои мысли, — напишет он в начале следующего лета, — одна сильная, заметная, цветущая, другая бледная с тонкими руками. В них обеих, при всей их противоположности, заключена для меня красота, в обеих есть след Беатриче Данте».

Из своих трех идеальных подруг он выбирал одну: «Когда она приходила, горели свечи, и она пела вместе со мной дуэт. Я стоял за ней… и думал, что было бы замечательно украсить цветами ее волосы». Эта фантастическая женщина была средоточием его ностальгических настроений, символом счастья. Говоря с ней, он «…каждый раз обнаруживал в голосе, в речи и образе мысли своей подруги отголосок вечной женственности, вызывавший у него горячее и нежное чувство».

Предчувствовал ли Герман возможность взаимности? Получала ли ответное пожатие робко протягиваемая им рука? Был ли он уверен, что где-то существует та милая и добрая девушка, которая способна любить и избавить его от страхов, обладающая редким умением радоваться и понимать? Та подруга, которую он сможет пригласить в свой поэтический сад и которая будет смотреть ему прямо в глаза без презрения?

В конце ноября 1897 года он получил письмо: «Ах! Что скажешь, когда кто-то несколькими словами затрагивает в нас струну, которая потом долго-долго вибрирует? И тогда все время оборачиваешься и прислушиваешься к этому глубокому звуку, исполненному мистического очарования. Это состояние настолько трудноуловимо, его природу трудно постичь… Может быть, поэт лишь пожмет плечами на письмо молодой девушки, давшей ему руку и замолчавшей?» Внизу стояли подпись некой Елены Войт и вчерашнее число, письмо было отправлено из северной области Мариенгофф. Четыре дня листок оставался на столе Гессе. Четыре дня он размышлял над ответом, живость которого удивляет: «Моя глубокоуважаемая мадемуазель, большое спасибо! Я сидел, устав от работы, рядом со своим другом. Это неизвестный артист, он играл для меня на скрипке старинный и простой гавот, а я думал о вас, то есть о тех немногих, которых я хочу видеть своими читателями…» Потом прорывается болезненная нотка: «Я так мало привык к дружбе и к милостям. Ваше письмо доставило мне радость». И рассудительно: «Я шлю вам привет, вам и Северу. Я прибалт по крови и люблю Север, его пейзажи и его людей. Подумайте обо мне, слушая Шопена — „Баркароллу оп. 60“ или „Ноктюрн оп. 62“».

Кто была эта таинственная корреспондентка, не постеснявшаяся позвонить в «Фуае дю поэт», чтобы узнать адрес Гессе, и в волнении писавшая уверенным почерком на дорогой бумаге, источавшей едва уловимый аромат духов? Молодая и богатая фермерша из области Шлезвиг-Хольстен, расположенной на границе с Данмарком, жила в одном из почти островков на суше, окруженных живой изгородью, которую крестьяне сажали, чтобы защититься от сильных ветров. Она родилась среди дубовых посадок, сменяющих друг друга приливов и отливов, близ обнажающихся пространств песка со следами морской соли. Ее детство протекло между пахотой и сенокосом в обществе четырех братьев и сестер в деревнях с каменными церквями и в тени лесов с разбросанными по ним средневековыми замками. Воспламененная гордостью за свои родные земли, она написала сборник новелл под названием «Жители Шлезвиг-Хольстена» и в двадцать лет снискала свой первый литературный успех.

Листая «Фуае дю поэт», Елена встретила стихотворение Германа, посвященное Шопену, которое ее очаровало. Почему она тут же написала автору? Что она хотела ему высказать: восхищение его талантом или женскую чувственность? Что она искала? Дружбу или великую любовь? Спустя пятнадцать дней она послала ему свою книгу, только что изданную в Лейпциге, приложив письмо из Генуи, где она оказалась в качестве компаньонки путешествующей богатой любительницы искусства. Герман тут же ответил: «Я за час прочел вашу книгу, она внушила мне уважение к вам. Чем? Многими вещами, которые мне понравились и которых мне не доставало как читателю: вашей беззаботностью, простым и естественным взглядом, вашим пониманием народа, горячим и сильным чувством родины. Я этого лишен. В моих мыслях и устремлениях, в моих привычках и вкусах мало национального и провинциального, мало того, что не касается непосредственно слова как такового… я завидую ощущению здоровья и безопасности, которое дает истинное чувство родной земли…»

Он дал верную оценку: Елена излучает жизнелюбие селянки. Эмоциональная сила ее писем, их энтузиазм, ее неуемный смех — все это предрекает Герману духовные страдания. И если она присоединится к Элизе, Марии, Гертруде, то дерзко их вытеснит. Она полна вдохновения. У нее здоровое и сильное тело, вскормленное черным хлебом и овсяными кашами. Эта веселая, непринужденная девушка обитает под расписными потолками, среди обилия фаянса по стенам в одном из тех огромных ганзейских жилищ, которыми так любовался дедушка Германа из Вайссенштайна. «Родившись в Вюртемберге, — говорил Герман, — я на протяжении многих лет считал Эстонию, где родился отец и которую я никогда не видел, своей настоящей родиной».

Вслед за этим найденным сходством последовал поиск других. Их объединили рассуждения о датском романисте Енсе Петере Якобсене, чья книга «Нильс Люне» очаровала обоих. И, конечно, музыка, в которой они находили отклик на самые пронзительные и томные движения души. Их письма близки к самым трепетным откровениям: «Я беру часто ранним утром в руки скрипку и любуюсь ее изысканными очертаниями — красиво выгнутой декой и блестящей обечайкой. Я прикладываю к ней ухо и чувствую, как начинает биться в сладострастии моя кровь…» Какая женщина не вздрогнет от таких слов? В начале 1898 года Елена, желающая наконец увидеть своего корреспондента, предлагает встретиться в Страсбурге, где она предусмотрела для своей пожилой подруги осмотр его достопримечательностей — собора и музеев.

Из Тюбингена Герману легко попасть в Страсбург: несколько часов пути по железной дороге. Чтобы съездить туда и вернуться, достаточно одного дня. на перронах столько специальных мест для встреч! Но книжная лавка полна: студентов в этом году больше, чем обычно. Кто даст сейчас отпуск стажеру, который и так получил свидетельство о слабом здоровье, столь плохо воспринятое дирекцией? Герман не находит себе места. Фрау Леопольд старается побаловать кулинарными выдумками своего пансионера, плохо скрывающего беспокойство. 10 февраля, в день намеченной встречи, он не может работать, а 12-го пишет Елене взволнованное письмо: «Я сожалею, что не могу вас увидеть…», — и смущенно заканчивает его витиеватой фразой: «Сегодня я в смятении прошу вас дать мне место у вашего очага, маленькое пространство рядом с другой мебелью. Я так хочу принести всю мою безмолвную любовь хоть к какой-нибудь пристани!»

Но поздно. Елена весьма раздосадована несостоявшимся свиданием. В день, когда Гессе отправил ей письмо с неуклюжим признанием, она заменила Страсбург Лейпцигом, где познакомилась у своего издателя с Эженом Диедерихом. Несколько дней спустя она дала согласие на брак с ним. С тяжелым сердцем, не слишком уверенная в своих чувствах она пишет Герману: «Я теперь невеста, которая смеется и плачет одновременно». Ее письмо, искреннее, чувствительное, то грустное, то радостное, проникнуто горечью несбывшихся надежд: «Я думаю, что ни одна молодая девушка не может так долго бороться с могуществом любви. Мы так долго были наедине с мечтами!» Кто не прочтет между ее строк, что так продолжаться не могло? Желание, которое истязало ее изнутри, должно было быть удовлетворено. Эта немка, ведшая свой род от морских пиратов, сделала выбор и не изменила ему, хотя она далека от того, чтобы забыть свою симпатию к незнакомцу: