Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина Страница 33

Боже мой, чего там только не было! Думаю, что пресловутые Лукулловы пиры не производили на римлян такого впечатления.

Вскоре после ухода рыбной феи в полутемной кухне тихо сидели около теплой керамической буржуйки с тарелками в руках мама, отец и я. На тарелке у каждого — большой, неестественно большой кусок розовато-белой, истекающей жиром тёшки, распространявшей головокружительный аромат свежей копчености, и рассыпчатый отварной картофель, который рядом с этой пищей богов грех было называть картошкой.

Однако счастье недолго длилось. Товарообмен затухал по причине истощения ресурсов, в основном — наших. Пришел час, когда фея заявила: «Хотите воблы — приезжайте сами…»

По правде говоря, поездка подобного рода и по незнакомому маршруту была связана с риском наткнуться на милицейский или военный патруль, который мог не знать о счастливом спасении деликатесной рыбы от немцев и был вправе подвести участников операции под трибунал. Но мы с мамой взяли по рюкзачку и отправились на окраину Москвы, благо некоторые трамваи еще ходили и соблазн был слишком велик.

Какими-то темными переулками мы добрались от трамвайной остановки до невзрачного домишки. Хозяйка исчезла в подвале и вынырнула с корзиной, полной золотистых рыбин, от запаха которых нас с мамой шатнуло. Теперь предстояло с этими сокровищами вернуться домой. Закинув за спину тяжелые рюкзачки, мы вышли на улицу. И поняли, что заблудились. Переулок за переулком, а где трамвай — неизвестно. Бродим и бродим, обе молчим, но страх нарастает. И тут, как в хорошей греческой трагедии, наступает если и не катарсис, то уже точно — апофеоз. Впереди на тротуаре маячат две фигуры, два солдата с винтовками. Спрятаться негде. Что делать? Повернуть обратно? Остановят и обыщут.

Мама берет меня за руку, как маленькую (как тогда, когда мы ходили в 38-м в поисках для нее работы), и мы идем прямо к патрулю. Я ничего не соображаю. Мама говорит: «Вы не скажете, как тут к трамваю пройти?» Солдатики видят: женщина с девчонкой дорогу спрашивает, явно не шпионы. А ветерок, к счастью, не в сторону патрульных дул. «Вон туда идите, прямо».

Не знаю, как мы в трамвай влезли и как до дому дошли.

Моя мама, считавшая себя трусихой, боявшаяся темного леса, кладбищ и езды на велосипеде, всегда с открытым забралом встречала и горе, и опасность.

Из нашего последнего улова я отвезла соленую горбушу моей «немке», Марии Александровне, на Зубовский бульвар. Одинокая старуха уже не вставала с постели, и за ней присматривали сердобольные соседи. Выжить в войну на иждивенческую карточку без средств и регулярной помощи было невозможно. Наше свидание оказалось последним. Она это словно чувствовала и попросила взять на память фарфоровую чашку, старинный словарь немецко-русского языка и стеклянный шарик с зеленым мхом внутри.

Царствие ей Небесное, моей Марии Александровне Шуберт-Анферовой.