Жизнь актера - Жан Маре Страница 33

Глаз, полных упрека, с меня не сводишь:

«Ведь в карманах твоих уж, конечно, секретов немало,

Помоги же, всесильный поэт!»

Так глаза говорят — они тронуть могли бы и скалы,

Я не в силах помочь, разрывается сердце в ответ.

Этой ночью

Я в объятъях твоих этой ночью хотел бы уснуть,

Но ты стонешь, Жанно, и жестокая боль не проходит.

Меж тобою и мною незримый любви призрак бродит,

Я сквозь стену готов в простыне проскользнуть.

Твоя мерзкая болезнь

Ты шагаешь взад-вперед,

Ног твоих следы целую.

Боль же, что в тебе живет,

На себя взять не могу я.

Если б знал, какой напев

Пели феи королевам,

В замках усыпляя всех,

Пой я голосом сирены.

Погрузил бы в забытье

Эту боль я осторожно.

Но увы! Ничем ее

Успокоить невозможно.

Так пусть стократ воспета мной,

Живущая в устах прекрасных,

Когда пером взмахну я властно,

Уснет, довольная судьбой.

Ненормально

Когда Жанно от боли сам не свой,

Он как цветок, под пламенем поникший,

Иль мечущийся в клетке зверь лесной,

Которому сейчас весь мир чужд остальной.

Пакт заключить готов я с чертом иль с Всевышним,

Чтоб снова увидать ожившим

Того, кто радость воплотил собой.

Осенний олень

Пока твоя любовь любовь мне не открыла,

Считал, что правильно в игру играю я,

То старая игра была в «они» и в «я» —

Венера в Лувре, что на подиуме застыла.

Но то была тень тени, жил мертвец во мне,

Фавн бронзовый, в котором нет желанья,

Неистовство, на бедность подаянье,

Безумца семяизвержение во сне.

Так не вини ж меня за то, что жду в томленье

Я дара твоей юной красоты,

Когда со мною рядом дремлешь ты,

А я тобой любуюсь в упоенье.

Ах, пусть болезнь покинет твой альков

И мне вернет сей дар благословенный,

Чтоб не был я, как тот олень осенний,

Настороженно ждущий рога зов.

Прости меня (Глупее быть нельзя!)

Как часто жизнь несет страданье!

Жизнь — это лишь любовный круг.

Жизнь требует хранить молчанье,

И в ней нельзя ходить вокруг.

Нельзя идти ни перед нею,

Ни внутрь нее нельзя войти.

Сегодня я наказан ею.

О боль зубная, отпусти!

Жизнь может быть живой и мертвой,

Ты побежден иль победил.

Закрыл ты дверь свою сегодня,

Решил я — сердце ты закрыл.

Портрет

Соединившее нас небо, умоляю,

Пусть Жанно будет завтра здоров,

Пусть болезнь превратится в любовь,

И любовь эту я воплощаю.

Я был

Зачем же дантист ? Ведь есть

Все — фильмы, бюсты, любовь,

Но горестных мыслей не счесть,

И печально течет в жилах кровь.

Что я делал с тех пор, как я есть?

Каждый день, каждый миг, вновь и вновь?

Был художником, вот и вся честь.

Жан решил перенести на экран «Трудных родителей». Он нашел продюсера. Съемки должны были начаться в сентябре.

Да здравствует мой король

Я в сентябре прекрасный фильм снимаю,

Орлом взлетит он, над законами паря,

Как он волнует нас, как силы в нас вливает

Меня же Богом сделал он, хранящим короля.

Жан должен был осуществлять режиссуру, Ивонна де Бре — играть роль, написанную для нее, Марсель Андре, Габриэлла Дорзиа — свои роли, я — свою. Ни продюсер, ни оператор не хотели приглашать Алису Косеа на роль девушки. Они считали ее слишком старой и не обладающей необходимой для роли чистотой.

Жан рассказал о своем проекте Капгра, директору театра, где была поставлена пьеса «Трудные родители».

— Почему ты не сказал мне об этом раньше? Я хочу быть твоим продюсером.

— Потому что мы не можем пригласить Алису.

— Но это же ясно. Я все прекрасно понимаю. Я свяжусь с твоим продюсером.

Капгра стал главным инвестором фильма. Декорации готовы, приглашены актеры, операторы, технический персонал. Вдруг Капгра заявляет:

— Теперь или Алиса будет играть, или фильма не будет.

Все убиты. Что делать? Кто-то предлагает сделать пробы с Алисой. Пусть она убедится сама.

В назначенный день Алиса не явилась. Меня послали за ней. Она отказалась ехать, заявив, что делать пробы со мной, молодым дебютантом, естественно, необходимо, но она достаточно снималась в фильмах, чтобы обойтись без этого. Я возвращаюсь на студию. Жан звонит ей и объясняет, что пробы необходимы для оператора, чтобы он смог сделать хорошие крупные планы. Она соглашается. Я возвращаюсь за ней.

Оператор честно старается сделать ее моложе, используя газовую ткань, вырезанную и продырявленную бумагу. Во время просмотра Алиса находит себя прелестной, молодой, очаровательной.

Мы же считаем, что она выглядит, как Вольтер в Ферне [14].

Что делать? Нужно, чтобы кто-то сказал ей правду. Никто не решается.

Я беру это на себя, бросаюсь с головой в воду: отвожу улыбающуюся Алису в сторонку. Вскоре ее улыбка превращается в гримасу, потом исчезает совсем. Помня, как она относилась к Жану в последнее время, я отважился сказать ей все, даже то, что не следовало бы говорить женщине.

Она измучила Жана во время создания его новой пьесы «Пишущая машинка»: предлагала поставить третий акт на место второго, второй на место первого, не давала окончательного ответа, будет ли она играть в пьесе, считая, что ей лучше сыграть в «Парижанке», или в новой пьесе Салакру, или же в «Федре», или еще не знаю в каких других, — и все это она говорила, спокойно обмакивая сухарики в чай. Короче говоря, Жан совершенно упал духом. А этого я не мог допустить.

Декорации разобраны, контракты расторгнуты. О фильме не может быть и речи.

Мы с Жаном уезжаем в Сен-Тропе. Уже тогда это было экстравагантное место. Чтобы поддержать тон, нужно было соответственно одеваться. Мы остановились в маленьком отеле «Ле Солей», куда по ночам доносилась музыка с танцплощадки «Пальмира». Модная песенка называлась «Сомбреро и мантильи» в исполнении Рины Кетти.