Музыка и Тишина - Роуз Тремейн Страница 33

Я думала, что такие занятия ему быстро наскучат и он отошлет Питера Клэра, но этого не случилось. Он признался мне, что работа с лютнистом дала ему надежду:

— Хорошо уже то, Франческа, что я поверил — поиски не бесплодны.

Его здоровье немного улучшилось. Лишай на лице прошел. По ночам он по-прежнему оставался в своей комнате и никогда ко мне не приходил, но его поведение временами походило на прежнее, и я убедила его привести в порядок самые неотложные дела по имению. Меня поразила доброта, с какой арендаторы Клойна проявили готовность его простить.

— Конечно же, он был очень болен, бедняга, — говорили они мне. — Но Богу угодно, чтобы теперь дела у нас пошли лучше…

Однажды в разгар лета Джонни объявил мне, что собирается в Дублин к своему трубочному мастеру. В часы страданий трубки не приносили ему утешения, но он настолько искусал их мундштуки, что они превратились в труху, и хотел заказать двенадцать новых. В Дублине он собирался провести неделю. Я опасалась, что Джонни, так давно не бывавший в городе и многолюдье, может растеряться и заблудиться в Дублине, и предложила сопровождать его, но он сказал мне, что предпочитает ехать один. Он остановится на постоялом дворе, который давно знает. Будет посещать концерты, которые даются в больших городских церквах. На обед будет заказывать устриц.

И я его отпустила. Когда карета увезла его, я почувствовала, что с моих плеч свалилась тяжелая ноша.

В тот же день на подъездной аллее нашего дома появилась шумная ватага цыган. Дети выбежали к ним навстречу посмотреть, какие чудесные и диковинные вещи они принесли с собой. Джульетте показали ивовый обруч, так искусно сделанный, что было невозможно определить, где соединяются его концы. Мария схватила маленькую лейку размером не больше ее руки. Винченцо и Лука надели причудливо разрисованные маски и, к великому удовольствию цыган, бегали по саду, крича, как чертенята.

Я отыскала деньги, чтобы заплатить за все эти вещи, приказала вынести цыганам пива и кексов, вместе с ними уселась на траву, а они тем временем принесли из своей кибитки то, что составляло предмет их особой гордости и что они приберегли напоследок — подносы с серебряными украшениями.

На них были броши, кресты, ожерелья, браслеты и кольца. Все это сделал человек, который называл себя Симеоном и был обучен кузнечному делу. Я смотрела на его огромные руки, здесь и там покрытые следами от ожогов и порезов, и поражалась тому, что они способны создавать предметы, исполненные такого изящества.

Я сказала цыганам, что, увы, у меня нет денег, чтобы тратить их на серебро. И объяснила, что с тех пор, как они были у нас последний раз, в Клойне случилось несчастье и я нахожусь сейчас в угнетенном состоянии. Они посмотрели на меня своими черными глазами.

— Несчастье и угнетение, — сказал Симеон, — преследуют нас во все дни нашей жизни. Графиня ОʼФингал, и все же мы снова здесь. Стойкость — опора для человека. Нам на роду написано терпеть и продолжать жить.

Я молчала, и они стали собирать свои товары. Мне нравилось их общество. Перед самым отъездом Симеон вложил в мою руку маленький предмет.

— Возьмите это, Графиня, — сказал он. — К тому времени, когда мы снова окажемся здесь, она принесет вам больше удачи.

Я раскрыла ладонь. На ней лежала серебряная серьга, в нее был вставлен драгоценный камушек размером с песчинку.

В тот вечер я снова обедала с Питером Клэром. Единственным нашим собеседником была дивная летняя ночь, она проскользнула в окно и наполнила комнату благоуханием.

В летней тьме, а точнее, светящейся синеве, простертой над лесом и полями, мне казалось, что я плыву — плыву, как пловец, над самою собой и с жалостью и презрением смотрю вниз на тяжкий груз приличий и благих намерений, которые приковывают меня к земле. Я откинула голову и рассмеялась.

— Почему вы смеетесь? — спросил Питер Клэр.

— Я смеюсь, — ответила я, — потому что решила быть свободной.

Итак, я взяла Питера Клэра в свою постель. Мы любили друг друга в тишине, чтобы ни один звук не разбудил детей, а когда кончили, я заглянула в самую глубину васильковых глаз молодого лютниста и поняла, что после этой ночи моя жизнь никогда уже не будет такой, какой была прежде.

Посольский концерт

В конце июня Король Кристиан возвращается в Копенгаген.

В свободное время, которое изредка выдавалось у него в Нумедале (когда первая серебряная руда извлекается на поверхность и спутники Короля под звездами веселятся с жителями деревни), он терпеливо старался отправить Кирстен Мунк в тот закоулочек своего сердца, который равнодушен ко всему на свете, так как она все время покидает это узилище и возвращается в то место, где господствовала в течение пятнадцати лет — в самое средоточие его томления. Но и это обстоятельство (столь характерное для переменчивой природы Кирстен) забавляет и зачаровывает Короля. Та Кирстен, которую он любит, — сопротивляется всем попыткам ее покорить. Король признается Питеру Клэру:

— Ваш совет был хорош, но получается так, будто Кирстен знает, что я стараюсь излечиться от любви к ней, и не дает мне этого сделать!

В Росенборг Королевский отряд прибывает ночью. К удивлению Кристиана, Кирстен приходит в его спальню, задувает свечи и ложится рядом с ним. Пока его руки прижимают и ласкают ее, он не без удовольствия замечает, что за время его отсутствия она пополнела, а ее кожа осталась такой же гладкой, какой сохранилась в его памяти. Занимаясь с ней любовью, он шепчет, что, когда с копей прибудут первые бочки руды, он закажет статую своей возлюбленной Мышки из чистого серебра.

— Ах! — говорит Кирстен. — Я надеюсь, что эта статуя перепугает всех дворцовых котов-интриганов! — И она смеется своим диким, похожим на кудахтанье смехом.

Питер Клэр рад, что вернулся в Копенгаген. Он едва ли не со счастливым сердцем вновь водворяется в своей комнате над конюшней, лишь теперь начиная сознавать, насколько глубоко укоренилась в нем мысль, что он никогда не вернется из Исфосса. Он смотрит на свои руки и лицо, отраженные в зеркале. Он жив. Предчувствия могут обманывать.

Его ожидает письмо с известием о том, что его сестра Шарлотта в сентябре выходит замуж за мистера Джорджа Миддлтона, и с просьбой совершить путешествие в Англию, чтобы присутствовать на свадьбе. Эта новость еще больше поднимает настроение Питера Клэра, она сообщает, что в дорогом его сердцу харвичском доме все обстоит благополучно и его сестра Шарлотта, в которой все видели самую заурядную простушку, нашла богатого и доброго мужа.

Он, не откладывая, пишет ей: Дорогая Шарлотта, мистер Миддлтон — самый счастливый мужчина в Англии. И, повинуясь внезапному порыву, посылает ей подарок. Серебряную серьгу, которую Графиня ОʼФингал подарила ему в день его отъезда из Клойна и которую он с тех пор постоянно носит. Вынув маленькую драгоценную серьгу из уха, вычистив и завернув ее для Шарлотты, он чувствует, что на сердце у него удивительно легко и покойно.