Луденские бесы - Олдос Хаксли Страница 33

От чересчур раздутого эго до полного самоуничижения не так уж далеко. Иоанна от Ангелов мечтала преодолеть свое «я», одолеваемая врожденным эгоизмом и ненормальными условиями окружающей среды. В поздние годы она предпримет попытку, причем на сей раз не притворную, а искреннюю, возвыситься до духовной жизни. Но в молодости единственным способом выйти за рамки своего «я» для нее была сексуальность. Поначалу монахиня намеренно будоражила свое воображение, рисуя себе картины разврата со скандально знаменитым отцом Грандье. Со временем это вошло у нее в привычку. Привычка, в свою очередь, превратила сексуальные фантазии в насущную потребность. Видения приобрели самостоятельную силу, уже не зависевшую от воли настоятельницы. Она перестала быть хозяйкой своих видений, превратилась в их рабыню. Рабство унижает человека, а осознание того, что ты больше не волен над своими мыслями и поступками, разрушает границы человеческого «я», но, увы, не возносит личность, а опускает ее. Сестра Иоанна мечтала о свободе и надеялась добиться ее путем эротических фантазий, но свобода, которую она завоевала, оказалась поистине ужасной. Пагубное наваждение засасывало ее все больше и больше.

И вот, после долгих месяцев этой внутренней борьбы она оказалась в полной власти предприимчивого отца Барре. Фантазии превратились в грубую реальность. Она была уже не человеком, а каким-то подопытным кроликом, которого выставляли напоказ перед жадной толпой. Вопреки воле, однако в полном соответствии с желаниями манипулятора, Иоанна то впадала в истерику, то устраивала припадки, и в конце концов, лишенная последних остатков скромности, была подвергнута публичному промыванию желудка. То, что сделали с ней отец Барре и его подручные, мало чем отличается от изнасилования в публичном туалете.

(В медицине семнадцатого и восемнадцатого веков клистир использовался столь же часто, как в наши дни инъекция. Роберт Бертон, астролог и астроном семнадцатого века, пишет: «Клистиры всегда в почете. Тринкавеллиус почитает их за первостатейное целебное средство, а Геркулес Саксонский отзывается о клистире с еще большим одобрением. Он говорит, что во многих случаях ипохондрическая меланхолия излечивается с помощью промывания желудка». В другом месте Бертон пишет: «Нет никакого сомнения, что клистир, должным образом примененный, в большинстве недугов оказывается поистине незаменим». С раннего детства наши предки, если, конечно, они принадлежали к сословию, которое могло себе позволить вызов врача или аптекаря, были отлично знакомы с этой процедурой. Каждый получал гигантские дозы «кастильского мыла, разжиженного меда, а также всевозможных травяных настоев», вводившихся через задний проход. Жан-Жак Бушар (современник сестры Иоанны) описывая свои детские годы, вспоминает, как к его сестрам приходили поиграть их маленькие подружки. Выясняется, что в ту эпоху мальчики и девочки с увлечением играли «в доктора», вставляя друг другу клистирные трубки. Впечатления детства остаются с человеком на всю жизнь. Поэтому нечего удивляться, что медная труба аптекаря стала неотъемлемой частью эротических фантазий для многих людей. Через полтора века после подвигов отца Барре маркиз де Сад заставлял своих героев и героинь частенько прибегать к этому инструменту, дабы расширить пределы чувственного наслаждения. За поколение до маркиза художник Франсуа Буше создал одну из самых эротичных своих картин, получившую название «В ожидании клистира». От вульгарных непристойностей и грациозной порнографии всего один шаг до раблезианских шуток и анекдотов. Все мы помним Старуху из вольтеровского «Кандида» с ее скабрезными шутками. На ум приходит и влюбленный Сганарель из мольеровского «Лекаря поневоле», который умоляет Жаклину не о поцелуе, но о «маленьком благовонном клистирчике». Такой же «клистирчик», только не благовонный, а священный, поставил своей подопечной отец Барре. Вне зависимости от сакрального значения, которое придавалось этой процедуре, все равно она, несомненно, стала для аббатисы и эротическим переживанием, и страшным унижением, и своего рода символом, впитавшим в себя целый ряд непростых коннотаций).

Личность сестры Иоанны от Ангелов, настоятельницы урсулинского монастыря, была растоптана и уничтожена. Пародируя святого Павла, она могла бы теперь сказать о себе: «Я живу, но се уже не я; се прах и тлен, одна лишь физиология». Во время процесса изгнания бесов монахини как бы переставали быть людьми, а превращались в полуодушевленный предмет, наделенный не разумом, а одной лишь чувственностью. Это было ужасно, но в то же время и восхитительно — не только насилие над личностью, но и откровение, экстатическое переживание, избавление от своего обрыдшего «я».

Все это время сестра Иоанна вовсе не считала, что находится во власти демонов. Миньон и Барре уверяли настоятельницу, что в нее вселились бесы; во время сеансов дьяволоизгнания она и сама охотно в этом признавалась. Однако на самом деле ей не верилось, что целых семь демонов (ну, пусть шесть — после изгнания Асмодея) могли поселиться в ее тщедушном теле. Вот как сама Иоанна описывает свои ощущения:

«Я в ту пору не верила, что бесы могут поселиться в человеке, ежели он не заключил союза с Дьяволом и не дал добровольного согласия на это. Но здесь я заблуждалась, ибо даже самые невинные и святые люди могут оказаться во власти Сатаны. Я, конечно, к числу невинных не принадлежала; многие тысячи раз я добровольно предавалась Диаволу, совершая всевозможные грехи и противясь Благодати… Демоны угнездились в моем рассудке и подчинили себе мою волю. Они нашли ростки зла в моей душе и приобщили меня своей дьявольской природе… Бесы обычно использовали чувства, которые имелись в моей душе и без них, причем делали это так ловко и искусно, что я и не подозревала о бесовщине, уже пустившей во мне свои корни. Я оскорблялась, когда люди говорили, что я одержима Сатаной, и если кто-либо заводил со мной разговор на эту тему, я испытывала сильнейший гнев, обрушивая на них потоки брани».

Таким образом получается, что женщина, не перестававшая грезить Урбеном Грандье, вовсе не чувствовала себя ненормальной — невзирая на то, что отец Барре обращался с ней, как с подопытным животным. Экстаз унижения и чувственные галлюцинации не могли подавить чувства обычной женщины, которой, по несчастному стечению обстоятельств, выпала участь гнить заживо в стенах монастыря — вместо того, чтобы выйти замуж и обзавестись семьей.

Не сохранилось свидетельств, которые помогли бы нам проникнуть в душу отца Барре и прочих воителей с демонами. Эти люди не писали писем и не оставили автобиографий. До тех пор, пока на сцене не появился отец Сурен — а это произошло лишь два года спустя, — вся эта продолжительная психологическая оргия шла сама по себе, без заинтересованного летописца. К счастью, Сурен был человеком замкнутым, склонным к общению с самим собой и излияниям на бумаге, что помогает нам восстановить картину событий. Описывая годы, проведенные в Лудене и позднее в Бордо, Сурен жалуется на непрерывные искушения плоти. Ничего удивительного, если учесть, что он находился среди монахинь, в которых вселились демоны. Представьте себе сборище истеричных женщин, находящихся в состоянии непрерывного эротического возбуждения, и среди них — единственный мужчина, властный и всесильный. Покорство и беззащитность монахинь должны были еще больше подчеркивать победительную мужественность главного борца с Сатаной. Пассивность жертв усугубляла ощущение неограниченной власти над ними. Как бы ни бесновались монахини, экзорцист оставался спокойным и всемогущим. Среди всей этой чертовщины он представлял самого Господа, а стало быть, имел право поступать с существами низшего порядка так, как считал нужным: он производил над ними любые опыты, заставлял их извиваться в конвульсиях, избивал их, а иногда и подвергал порке [48]. В более спокойные минуты одержимые признавались своим мучителям, какой непристойный восторг доставляло им попирать все условности и приличия, казалось, составлявшие неотъемлемую часть их души. Монахини признавались святым отцам в самых интимных подробностях своей физиологии, описывали самые невероятные фантазии, извлеченные из глубин подсознания. То, какие доверительные отношения существовали между экзорцистами и бесноватыми монахинями, лучше всего проиллюстрировать при помощи летописи, в которой подробнейшим образом описано «излечение» оксонских урсулинок, продолжавшееся с 1658 до 1661 года. «Монахини утверждают — это подтверждается и священниками, — что при помощи экзорцизма сии несчастные избавились кто от паховой грыжи, кто от пучения матки, кто от утробных колик, а некоторые даже извлекли из срамного места тайные шипы, размещенные там зловредными колдунами, или же огарки свечей, сучки и прочие орудия надругательства, используемые магами и ведьмаками для своих черных целей. Кроме того, по утверждению сих монахинь, святые отцы излечили их от желудочных колик, кишечных болей, мигреней и грудных опухолей — и все это благодаря таинству исповеди. Экзорцизм помог сестрам избавиться от кровотечений. Обильное питье святой воды вылечило сестер от раздутия живота, каковое произошло от совокупления с демонами и колдунами. Трое из монахинь прямо признались, что демоны лишили их девственности. Еще пять поведали, как колдуны, маги и демоны произвели с ними действия, о природе каковых невозможно рассказать, не нарушив целомудрия. Однако не вызывает сомнения, что с сими несчастными злая сила поступила так же, как с тремя первыми. Экзорцисты подтверждают истинность всех этих заявлений».