Дело Бронникова - Татьяна Позднякова Страница 32

Но это случится позже, а пока, будучи студентом, постоянно чувствовал Алексей Крюков собственную материальную несостоятельность, которая грозила ему исключением из института. Обращался к руководству института с заявлениями: «Ввиду тяжелого материального положения прошу предоставить мне возможность бесплатного обучения. Мать безработная. Сам я никаких заработков не имею»; «даже минимально платить я решительно не в состоянии».

В 1927 году принес заявление от матери. Оно сохранилось в личном деле студента Алексея Крюкова, написанное каллиграфическим почерком, приобретенным, вероятно, на гимназических уроках чистописания:

Согласно постановления Комиссии платности сыну моему, студенту 2-го курса словесного отделения, назначена плата в размере 4-х рублей в месяц. Находясь в крайне тяжелом материальном положении, получая 14 рублей в месяц вдовьей пенсии, прошу освободить сына моего от платы. В прошлом году помогала тетка, которая в этом году платить отказывается, т. к. она подлежит увольнению и дослуживается до первых чисел ноября, и помощь племяннику не является обязательной для тетки. Не имею возможности заплатить даже за этот месяц, т. к. из 14 р. уделить 4 р. не в состоянии. Думаю, что Вы примете во внимание академическую успешность моего сына ^[99].

И все-таки еще два года пришлось невероятными усилиями доставать средства для продолжения образования. На четвертом курсе А. Крюкова от платы наконец освободили.

Словесное отделение ГИИИ недаром считалось одним из сильнейших гуманитарных учебных заведений: там читали лекции и вели семинарии профессора В.М. Жирмунский, Ю.Н. Тынянов, Б.М. Энгельгардт, Б.М. Эйхенбаум, В.В. Виноградов, В.Б. Шкловский и другие выдающиеся филологи. В 1928–1929 годах, занимаясь французским романтизмом и пушкинской прозой, Крюков посещал семинарий, которым руководил сорокалетний Б.М. Эйхенбаум, один из ярчайших представителей отечественного формализма.

Весной 1927-го студент словесного отделения Высших государственных курсов при ГИИИ А.А. Крюков был направлен на практику в издательство «Academia».

Но главное, что наполняло его жизнь, было его собственное творчество: он переводил, писал литературоведческие статьи, сочинял стихи. По воспоминаниям Л.Я. Гинзбург, в Институте истории искусств стихи писали все: студенты, преподаватели и даже вахтер.

В личном деле студента А. Крюкова собрана информация и о его общественной работе во время обучения в институте: староста курса, дежурство в читальне, дежурство в Теобюро (там, скорее всего, и произошло знакомство с Л.Ю. Зубовой-Моор) и подготовка статьи для студенческого сборника «Пять искусств». Конечно, в этом случае он не рассчитывал на заработок — лишь бы напечатали!

Вступительная статья к сборнику говорит, что само его название «Пять искусств» обусловлено изучением пяти различных отраслей искусства на 5-ти отделениях ВГКИ, что сборник возник целиком «по инициативе активного студенчества», что он предполагает стать периодическим и что ввиду небольшого объема первого его выпуска «редакция была лишена возможности поместить ряд статей и работ» ^[100]. Не поместился в сборник и материал Крюкова. А так как в следующем году началась по сути ликвидация ГИИИ, соответственно прекратилось и издание сборника «Пять искусств».

Мечту о публикациях Алексей Крюков не оставлял. Втайне от матери и теток он через живущую в Тифлисе Марию Евгеньевну Опочинину поддерживал связь с ее сыновьями — своими двоюродными братьями, белоэмигрантами. В 1932-м на допросе скажет, что для передачи им посылал в Тифлис «свои литературные произведения… получил отпечатанные на машинке на папиросной бумаге два антисоветских религиозных стихотворения, принадлежащих перу Алексея Опочинина». Судьба этих произведений неизвестна.

13 марта 1932 года не слишком грамотный следователь запишет за Крюковым:

Непосредственно за границу были переданы мною по почте переводы — мои на французский язык Гумилева и Ахматовой — во французский журнал «Нувель-Наркюр-Франсез» и статью о Пушкине — в «Ревю-де-литератор-кампане», а также в нью-йоркскую газету «Свирель Совтея», печатающуюся на русском языке и издающуюся Марией Александровной Бурлюк, свое дворянско-пацифистское произведение «Проклятие войне».

На что рассчитывал этот наивный мальчик, посылая свои крамольные произведения за границу по почте!

Попытаемся разобраться в самих адресатах.

Правильно: журнал «Nouvelle Mercure de France». В 1925 году там появились переводы стихов Ахматовой в составе статьи: «Chuzeville Jean. La Poå´sie russe de 1890 à nos jours» ^[101]. Но нет оснований полагать, что эти переводы принадлежат Алексею Крюкову. Тем более что ему тогда только исполнилось шестнадцать лет.

В журнале «Revue de littérature comparå´e», основанном в 1921 году Fernand Baldensperger et Paul Hazard, статьи Крюкова нет.

В 1924-м вышел в нью-йорском «Издательстве М.Н. Бурлюк» (в протоколе допроса указано неверное отчество Марии Никифоровны Бурлюк, жены Давида Бурлюка — ошибка то ли следователя, то ли самого Крюкова) 1-й кооперативный сборник преимущественно футуристического направления «Свирель Собвея». В сборнике представлены были поэты, писатели, художники — в основном русские эмигранты, живущие в Америке. Открывался он девизом «В единении сила!». Произведения Крюкова и здесь нет. Вероятно, познакомившись с изданием «Свирель Собвея» 1924 года, он рассчитывал на публикацию своего «дворянско-пацифистского произведения “Проклятие войне”» в следующем его выпуске. Но больше этот сборник не издавался.

Произведения А.А. Крюкова (редкий случай) остались в материалах его следственного дела. Он добросовестно переписал их для следователя собственной рукой, возможно, рассчитывая на то, что встретит в его лице заинтересованного читателя. Попытался даже вступить со следователем в доверительно литературоведческую беседу об одном из своих стихотворений: «Написанное под влиянием странно скрестившихся в данном случае Альфреда де Виньи (французский романтик) и Мережковского, оно оказалось очень манерным и фокусно-надуманным, никогда мною нигде не читалось и приводится мною здесь лишь для полноты антисоветской грани моего творчества». Приведем фрагменты тех его поэтических текстов, которые он сам ценил.

Проклятье войне