Очищение армии - Герман Смирнов Страница 32

«Можно было ожидать, – пишет Пилсудский, – что через короткий промежуток времени я буду иметь на своих непосредственных тылах марширующую от Сокаля на Грубешов армию Буденного…»

Но Конармия не маршировала в тыл ударной группе Пилсудского, а топталась на месте в бесполезных действиях под Львовом.

Никогда и никакими доводами Сталин, Ворошилов и Буденный и их позднейшие защитники не смогут оправдать этот печальный факт перед историей.

Поражение является всегда тяжелым испытанием для полководца и обнажает всю его натуру, его положительные и отрицательные стороны. Нужно признать, что Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте, хотя и проявил широкое понимание обстановки в масштабе всего польского театра войны. Впервые оказавшись в таком положении, неся огромную ответственность перед Революцией, он переживал в августовские дни 1920 г. большую трагедию.

Проявив кипучую энергию, чтобы спасти положение, он при этом должен был бороться не только с волей противника на фронте, но и с тем противодействием своим планам и решениям, которое он встречал со стороны Главного командования, руководства Юго-Западного фронта и Конармии. Морально эта борьба была для него, молодого коммуниста и командующего, не имевшего еще признанного авторитета и возможности требовать безусловного выполнения своих директив, тяжелейшим фактором. Под мучительным бременем этой борьбы, не имея должной поддержки, Тухачевский упустил время для трудной, но все же возможной перегруппировки с далеко зашедшего правого крыла к своему центру и левому флангу, атакованному всей ударной группировкой Пилсудского. Наконец, когда катастрофа разразилась, он, может быть неосознанно, не смог целиком выполнить долг полководца перед войсками, попавшими в беду.

В то время, когда на Висле разыгрывалась тяжелая драма и когда обессиленные войска Западного фронта без патронов и снарядов, без снабжения и без управления сверху дрались за свое существование, прижатые к восточно-прусской границе, Тухачевский со своим штабом находился далеко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и, когда проводная связь была прервана, командующий оказался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа. А войска фронта остались без командующего и без управления. Весь финал операции разыгрался поэтому без его участия.

На такой системе управления, когда полководец со своим штабом находится далеко в тылу и все поле сражения расстилается перед ним на карте, сказалось, конечно, влияние опыта Первой мировой войны и установившаяся на ней практика. В годы Гражданской войны Тухачевский не мог еще отрешиться от старого опыта, характерного для условий линейной стратегии, и поэтому остался безучастным зрителем разгрома своих армий. Тем тягостнее были его переживания.

Когда Тухачевскому стала ясна картина уже разразившейся катастрофы и когда он уже ничего не мог сделать, он заперся в своем штабном вагоне и весь день никому не показывался на глаза. Только сам он мог бы рассказать, что тогда передумал.

Долгие годы спустя в частной беседе он сказал только, что за этот день постарел на десять лет, намного вырос и понял все значение мысли Клаузевица о «трениях» на войне.

Можно было только догадываться, о каких «трениях» говорил Тухачевский. Но он, несомненно, имел в виду те «трения», которые пришлось ему испытать в своих отношениях с Главным командованием, руководством Юго-Западного фронта и Конармии и которых он не смог побороть. Во всяком случае, смысл высказывания Тухачевского заключался в том, что в 1920 г. он потерпел поражение не столько от белополяков, сколько от этих «трений».

Присутствовавший при этом разговоре Иероним Петрович Уборевич спросил Тухачевского, почему он в эти критические дни на Висле не появился среди своих войск и не организовал лично их прорыва из окружения к северу от Варшавы. Уборевич сказал, что пробивался бы к своим войскам любыми средствами – на машине, на самолете, наконец, на лошади – и, взяв на себя непосредственное командование, вывел бы их из окружения. В этих словах был, между прочим, весь Уборевич – солдат революции, каким его знали соратники.

Подумав, Тухачевский ответил, что роль командующего фронта тогда понималась иначе, и добавил, что сейчас, конечно, учить и воспитывать высший командный состав на этом примере нельзя и что в трудном положении высшие командующие должны брать на себя руководство войсками.

Впоследствии на всех своих оперативных военных играх Уборевич особенно резко подчеркивал это требование к высоким командным инстанциям и ставил их в самое сложное положение, требуя, чтобы они сами выводили свои войска из окружения.

Во время тяжелых боев Великой Отечественной войны советские генералы не раз показывали тому пример, и многие пали при этом, выполняя свой высокий долг. С глубоким признанием история должна вспомнить таких генералов, как М. Г. Ефремов, Л. Г. Петровский, М. П. Кирпонос, М. Г. Хацкилевич и многих, многих других.

Во всяком случае, Тухачевский не может нести ответственности перед историей за то, что в условиях 1920 г. ценой своей жизни не спас положение. Лично он был уже не в состоянии это сделать. А своей последующей деятельностью он до конца оправдал свою жизнь. Выводы, которые Тухачевский извлек из польской кампании, еще раз подтверждают глубокое понимание им задач военной стратегии вообще и задачи стратегии 1920 г. на польском фронте – в частности.