Карамзин - Владимир Муравьев Страница 32

Упоминаемые в письме абдериты — персонажи сатирической «Истории абдеритов» Виланда, написанной по мотивам народных сказок о стране дураков. Петров и Карамзин увлекались тогда сатирой Виланда.

Неудовлетворенность, сомнения, личные отношения — все это способствовало отходу Карамзина от масонства. Испытывает разочарование в масонстве и Петров.

Весной 1789 года произошел разрыв Карамзина с масонами. 15 марта Карамзин сообщает Лафатеру о том, что в мае он выезжает в путешествие и в августе будет в Цюрихе. Разрыв предшествовал решению о путешествии, так что, когда Карамзин писал Лафатеру, объяснения с братьями-масонами были уже позади.

Впоследствии разные лица слышали рассказы Карамзина о принадлежности его к масонству и разрыве с ним.

М. А. Дмитриев пишет в «Мелочах из запаса моей памяти»: «Я знаю, что некоторые люди из стариков, и люди, впрочем, почтенные, находят некоторую выгоду повторять, что Карамзин принадлежал к их Обществу: что будто оно дало ему первый ход; что Карамзин был многим ему обязан и потом его оставил, что ставили ему в вину. Карамзин не скрывал, что принадлежал к их Обществу в первых летах своей молодости, то есть к масонской ложе Новикова, Шварца и других; он при мне один раз рассказывал об этом, также и о том, что оставил его, не найдя той цели, которой ожидал».

Более подробно сообщение Н. И. Греча. Он записал рассказ Карамзина, слышанный им в Петербурге в начале 1820-х годов. «Я, — рассказывал Карамзин, — был обстоятельствами вовлечен в это общество в молодости моей и не мог не уважать в нем людей, искренно и бескорыстно искавших истины и преданных общеполезному труду. Но я никак не мог разделить с ними убеждения, будто для этого нужна какая-либо таинственность, и не могли мне нравиться их обряды, которые всегда казались мне нелепыми. Перед моею поездкою за границу я откровенно заявил в этом обществе, что, не переставая питать уважение к почтенным членам его и признательность за их постоянное доброе ко мне расположение, я, однако ж, по собственному убеждению принимать далее участие в их собраниях не буду и должен проститься. Ответ их был благосклонный: сожалели, но не удерживали и на прощанье дали мне обед. Мы расстались дружелюбно. Вскоре затем я отправился в путешествие».

Оба эти рассказа относятся к позднему времени и смягчают действительные события. Правда, с Н. И. Новиковым Карамзин сохранил добрые отношения до его кончины, так же как с Тургеневым, но все же расставание происходило не так легко и дружелюбно.

А. И. Плещеева по-иному изображает обстоятельства этих событий. В письме Кутузову в июле 1790 года (современном происходившему) она говорит о каких-то других причинах, кроме собственного желания Карамзина, заставивших его отправиться в путешествие. «К счастию, — писала А. И. Плещеева, — что не все, например, вы знаете причины, которые побудили его ехать. Поверите ль, что я из первых, плакав пред ним, просила его ехать; друг ваш Алексей Александрович — второй; знать, что сие было, нужно и надобно. Я, которая была вечно против оного вояжа, и дорого, дорого мне стоила оная разлука. Да, таковы были обстоятельства друга нашего, что сие непременно было должно сделать. После этого, скажите, возможно ли мне было и будет любить злодея, который всему почти сему главная причина? Каково расставаться с сыном и другом, и тогда, когда я не думала уже увидеться в здешнем мире? У меня тогда так сильно шла горлом кровь, что я почитала себя очень близкою к чахотке. После сего скажите, что он из упрямства поехал… А того, кто причиной сего вояжу, вообразить без ужаса не могу, сколько я зла ему желаю! О, Тартюф!»

Последняя фраза письма А. И. Плещеевой о человеке с говорящим прозвищем Тартюф, который является причиной, в общем, по утверждению Анастасии Ивановны, почти вынужденного отъезда — бегства в заграничное путешествие, была для исследователей в течение более века и остается до сих пор нерешенной загадкой. Ю. М. Лотман, замечательный и глубокий знаток этой эпохи и биографии H. М. Карамзина, подводит в своей книге «Сотворение Карамзина» (1987) категорический итог и закрывает вопрос. «Мы не знаем, — пишет он, — и, вероятно, никогда не узнаем, кого Плещеева называла „злодеем“ и „Тартюфом“, но мы вряд ли ошибемся, если предположим связь этих событий с гонениями, обрушившимися в это время на московский круг единомышленников Н. И. Новикова, к которому принадлежал и Карамзин». От себя добавим, не только принадлежал, а был по этому делу допрошен полицией.

Остающийся без ответа вопрос уже одним своим существованием толкает на его поиск, тем более если поиск уже производился и оказался безуспешным. Великое дело — азарт соревнования и надежда авось мне-то и повезет. С такими чувствами приступаем к изложению наших предположений.

В том литературном кругу, к которому принадлежала А. И. Плещеева, был обычай давать его членам прозвища литературного происхождения.

Так, Карамзин имел знаковое прозвище «лорд Рамзей», А. А. Петров — «Агатон», такого же знакового характера и упоминаемое Плещеевой прозвище «злодея» — Тартюф. Каждое из них поддается смысловой расшифровке, за ним стоят определенный тип и образ человека.

Образ Тартюфа общеизвестен, поэтому задача состоит в том, чтобы среди окружения Карамзина найти человека, по своим нравственным качествам и характеру сопоставимого с героем комедии Мольера.

Но при самом пристрастном отношении ни среди московских масонов, ни в литературном, ни в деловом, ни в светском обществе, одним словом, в самом широком новиковском окружении такой фигуры не обнаруживается. Что, между прочим, делает честь этому кругу.

Поэтому круг поисков Тартюфа приходится весьма и весьма расширить и подойти к проблеме совсем с другой стороны.

А. С. Пушкин обладал замечательной памятью, так что сведения, слова, парадоксы, услышанные им в юности от Карамзина он хорошо помнил. К сожалению, от пушкинских воспоминаний о Карамзине сохранились две-три странички без начала и конца, но зато его слова, мысли, выражения попадаются и в других мемуарных и исторических записях Пушкина.

В 1822 году в «Заметках по русской истории XVIII века» Пушкин писал: «… От канцлера до последнего протоколиста всё крало и всё было продажно. Таким образом, развратная государыня развратила свое государство. Екатерина уничтожила звание (справедливее название) рабства (специальным указом в 1786 году запретила употреблять в обращении к ней слова „ваш раб“. — В. М.), а раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. вольных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию… Любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешел из рук Шешковского в темницу, где и находился до самой ее смерти…

Со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия — и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России…»

Карамзин в «Записке о древней и новой России», написанной в 1811 году, пишет о Екатерине II: «Блестящее царствование Екатерины представляет взору и некоторые пятна. Нравы более развратились в палатах и хижинах — там от примеров двора любострастного, здесь от выгодного для казны умножения питейных домов… Заметим, что правосудие не цвело в сие время… В самых государственных учреждениях Екатерины видим более блеска, нежели основательности… Торговали правдою и чинами…» Пишет Карамзин и о сменявшихся один за другим ее фаворитах, которые, попав в случай, первым делом становились обладателями миллионного состояния, и он спрашивает: «Богатства государственные принадлежат ли тому, кто имеет единственно лицо красивое?»