Повседневная жизнь московских государей в XVII веке - Людмила Черная Страница 31

Третьим местом царского посещения на Пасху значился Благовещенский собор — домовая церковь государей, со священнослужителями которого монарх был в совершенно особых отношениях. Как правило, именно протопоп этого храма избирался духовным отцом государя, а христосование с ним было особенным, подобным тому, что царь имел с высшими церковными иерархами, — в уста.

Следом царь обходил кремлевские монастыри, везде прикладываясь к иконам и святыням и проводя обряд христосования. И только после этого он возвращался во дворец, где его ждали родные, чтобы поздравить со Светлым Христовым Воскресением.

Утром в Золотой палате патриарх произносил поздравительную речь с пожеланием многолетия и благоденствия всему царскому семейству, завершавшуюся приглашением на обедню, которую государь с домашними и придворными отстаивал в торжественном чинном порядке. Но и на этом пасхальные торжества не заканчивались — вся Светлая неделя была расписана, каждый день совершался либо торжественный выход с посещением больных и стариков, либо выезд в московские монастыри. Ни один шаг царя в эти дни не был «бесчинным», ни один придворный не смел не явиться с поздравлением.

Обычно в середине недели, в среду, в Золотой палате снова бывал патриарх с Освященным собором, на сей раз не с пустыми руками. Предстоятель делал подарки всем членам царского семейства: серебряные и золотые кубки, дорогие ткани, меха и деньги. В царские апартаменты выстраивалась бесконечная очередь поздравляющих. Каждый церковный иерарх, каждый монастырь обязательно присылали во дворец подарки к Светлому дню. Часто дарили иконы, в особенности связанные с посвящением той или иной обители. Московское белое духовенство приносило хлебы и квасы. Этот «принос» был отзвуком когда-то существовавшей дани, которую собирали князья на заре древнерусской государственности, теперь же он являлся чисто символическим. Торговые люди, на Пасху получавшие возможность лично напомнить монарху о себе, приходили с богатыми подношениями. В конце праздника подсчитывалось количество подаренных денег. При Алексее Михайловиче оно бывало порой в десять раз больше, чем при его отце, и зависело не только от состоятельности или количества дарителей, но также и от числа членов царского семейства, так как подношения делались всем без исключения.

Пасхальные торжества были обильными, но довольно однообразными, призванными подтвердить нерасторжимую связь подданных с правителем, воздать должные почести и получить царскую «милость». Подобным же образом отмечалось Рождество. На праздновании Рождества в 1667 году в храме присутствовали сразу три патриарха — Московский, Антиохийский и Александрийский (два последних прибыли для участия в Большом церковном соборе). Согласно описанию, после церковной службы «протопопы соборами ходят славить, и государь жалует медом ковшами, а к патриархом тово вечера не ходили, государь не указал». На праздничном обеде у царя в присутствии церковных иерархов патриарх обычно «говорит молитвы над мясом и кропит святою водою».

Но были церковные праздники, содержавшие элементы театрализованного действа. Так, в Вербное воскресенье, знаменовавшее один из двунадесятых праздников — Вход Господень в Иерусалим, — исполнялся оформившийся еще в XVI столетии особый церемониал — «шествие на осляти». Многочисленные сохранившиеся свидетельства позволяют воочию представить это красочное зрелище. Патриарх, «исполняя роль» Христа, садился на лошадь, заменявшую осла, а царь вел ее под уздцы к Успенскому собору; таким образом они открывали крестный ход, предшествовавший литургии в главном храме Московского царства. Интересно сравнить два пространных описания шествия на осляти, сделанные иностранцами. Адам Олеарий, в 1636 году наблюдавший процессию из специального «просторного места против ворот Кремля», отведенного для членов голштинского посольства по царскому указанию, отметил массу деталей и подробностей — например, что к голове лошади для большего сходства были приделаны ослиные уши, а сама она была покрыта сукном; что царь, облаченный в великолепное одеяние, с короной на голове, вел за длинную узду лошадь с восседавшим на ней патриархом, а его самого поддерживали под руки «знатнейшие государственные советники» И. Б. Черкасский и А. М. Львов.

Михаил Федорович, в конце жизни часто болевший, бывало, уступал место в «шествии на осляти» сыну, что, несомненно, нравилось юному царевичу Алексею.

Второе описание празднования Вербного воскресенья было сделано уже в правление самого Алексея Михайловича Яковом Рейтенфельсом. Судя по нему, «шествие на осляти» приобрело невиданные ранее размах и пышность. Действо предварял крестный ход из кремлевского Успенского собора через Спасские ворота к Входоиерусалимскому приделу Покровского собора на Красной площади, оттуда к Лобному месту; там патриарх садился на лошадь, ведомую под уздцы царем, и процессия возвращалась в Кремль к Успенскому собору. Все части церемониала были сбалансированы и продуманы до мелочей. Вдоль дороги от Успенского собора до Покровского для украшения ставились расписанные кадушки с вербой; главное вербное дерево, с прикрепленными к его ветвям яблоками, искусственными цветами и птицами, устанавливалось на сани, покрытые красным сукном; веточки вербы и пальмовые листья были в руках участников шествия. На Лобном месте помещался аналой с Евангелием и иконами Иоанна Предтечи и Николая Чудотворца. Все поверхности покрывали коврами, сукном, бархатом, полотном. Одежды участников блистали золотом, над их головами возвышались хоругви, иконы, хрустальные кресты.

Кульминация праздника — возвращение в Кремль царя, ведущего за конец красного повода лошадь с восседающим на ней патриархом — оформлялась особенно выразительно: под колокольный звон дети устилали путь красными и зелеными тканями и разноцветными одеждами, патриарх держал в руках Евангелие и крест, перед ним везли вербу с певчими дьяками в белых одеждах; стольники несли перед царем жезл, государеву вербу, свечу и полотенце; шествие окаймлялось людьми с вербными ветками. По описанию Я. Рейтенфельса, самый красочный и необычный вид имела повозка, возглавлявшая процессию, возвращавшуюся в Кремль: «Впереди же всех едет повозка, везомая лошадьми в великолепных попонах, на которой стоят искусственные деревья, обильно увешанные цветами и плодами. На ветвях их сидят несколько маленьких мальчиков, наряженных ангелами и весело приветствующих пением “Осанна”».

Число участников шествия возрастало с каждым годом. Так, в изобиловавшем церемониями разного рода 1675 году в нем участвовали 300 священников и 200 дьяконов, до тысячи стрелецких детей устилали дорогу тканями.

Во всех деталях этого описания видна бесконечная любовь Алексея Михайловича к красоте чина. Отметим кстати, что Петр Великий отменил «шествие на осляти» — то ли как пережиток русской старины, то ли как унизительную для царя процедуру, когда ему приходилось идти пешком и вести в поводу лошадь, тогда как восседавший на ней патриарх ассоциировался с самим Христом.

Начало святочного карнавала знаменовало «пещное действо», официально именуемое «Чин воспоминания сожжения триех отроков», совершаемое за две недели до Рождества. Как и вышеописанное «шествие на ослята», оно было театрализованным церковным празднеством. Однако в силу того, что в нем не была прописана роль царя и оно не включало шествие (всё происходило внутри Успенского собора), «пещное действо» не превратилось при Алексее Михайловиче в пышный церемониал, тем не менее было ярким и трогательным. Инсценировался библейский рассказ об иудейских отроках Анании, Азарии и Мисаиле, во время Вавилонского пленения (VI век до н. э.) брошенных в печь по приказу царя Навуходоносора за отказ молиться золотому языческому идолу. В центре собора устанавливалась деревянная конструкция круглой «огненной пещи», пламя которой имитировалось множеством свечей (их число доходило до четырехсот) или жаровнями с раскаленными углями. Представление происходило на заутрене. Два «халдея» ^[8], обряженные в юбки из красного сукна, медные оплечья и шлемы, расписанные красками, с пальмовыми листьями в руках, выводили из алтаря трех патриарших певчих, изображавших «отроков», одетых в полотняные стихари ^[9] и отороченные мехом шапки, требовали от них поклонения «телу златому» и, получив отказ, толкали в печь. «Язычники» поджигали угли, а «отроки» в это время исполняли церковные песнопения. Сверху на веревках спускалась вырезанная из дерева и ярко раскрашенная фигура ангела, сопровождаемая громовыми раскатами («в трусе велице зело с громом»). «Халдеи», пораженные явлением спустившегося с небес ангела, падали ниц, а несгоревшие праведные «отроки» ликовали, прославляли Господа и, держась за крылья ангела, трижды обходили вокруг «пещи огненной». Все присутствующие были в умилении, «страхе и трепете» перед «чудом». На этом театрализованная часть действа завершалась: деревянного ангела поднимали наверх под своды собора, «халдеи» вставали с пола, подводили «отроков» к патриарху и вместе с ними пели ему «многая лета». Потом «халдеи» выбегали на улицу и зажигали святочные огни. Все последующие выходы патриарха во время рождественских празднеств предваряли шествия с пением «халдеев» и «отроков».