Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин Страница 31

Когда обстоятельства благоприятствовали, монгольская кухня отличалась большим разнообразием и тонкостью, чем мог позволить военный рацион. Традиционные рецепты той эпохи включали лекарственные отвары, суп «борби» («Выварите тридцать или около того бараньих костей в ведре воды, пока не останется четверть первоначального количества воды, процедите, снимите жирную пленку, удалите осадок и ешьте, сколько пожелаете»); суп с «русскими оливками» (чесноком) («Нарежьте одну баранью ляжку, добавьте пять кусочков кардамона и лущеный горох, вскипятите, процедите, добавьте чеснок, нарубленную баранью грудинку и китайскую капусту или салатный лист»); а также юкбу в масляной обливке («Мелко нарезанная баранина, овечий жир, овечий хвост. Мандариновая цедра и зелень имбиря. Соль, соус, специи размешайте до однородной массы. Для приготовления обливки смешайте растительное масло, рисовую муку и пшеничную муку»). Под влиянием турок в монгольский рацион вошла лапша, часто в сочетании с бараниной, яйцом, побегами имбиря, бараньими потрохами и грибами. Все это подавалось в прозрачном бульоне, сдобренном перцем, солью и уксусом. Марко не должен был удивляться, встретив в Монголии лапшу: это блюдо задолго до его странствия распространилось из Турции в обе стороны по Шелковому пути. Легенда ошибается, утверждая, что лапшу в Италию привез Марко Поло, — это заслуга его безвестного предшественника.

Марко признает монголов мастерами военной стратегии — на суше и даже на море. Он восхваляет не их жестокость, а тонкое стратегическое искусство. Многие китайцы и европейцы удивлялись, узнав, что когда монголы «идут на бой с врагами, они в поле наносят им поражение не только наступлением, но и бегством». Монголы не считали позором в сражении показывать спину, но заманивали противников в ущелье или на скалу, где окружали и убивали стрелами, прибереженными для этого момента. «Когда враги поверят, что разбили и победили их (монголов), обратив их в бегство, — пишет Марко, — степные воины перестраиваются и выпускают стрелы, смазанные смертельным ядом, поражая вражеских лошадей. После этого монголы бросаются в контратаку на спешенных изнуренных врагов и убивают их».

В своих записках Марко с сожалением отмечает, что эпоха чистоты монгольского воина миновала — «теперь они весьма опустились» под развращающим влиянием «обычаев идолопоклонников» — очевидно, буддистов, чье влияние быстро распространялось по региону, — и столь же быстро распространявшегося ислама.

Независимо от веры тяжущихся правосудие монголов было скорым, диким и неотвратимым. «Если человек ударил другого ножом или мечом, все равно, попал он или нет, или только угрожал, ему отрубают руку, — пишет Марко. — Тот, кто нанес рану, должен получить такую же от раненого». Мелкое воровство наказывалось побоями: «самое малое семь ударов тростью, или, если украл две вещи, семнадцать, а если три — двадцать семь ударов» — и так далее по возрастающей, каждый раз на десять ударов. «И многие из них умирают от побоев». Дерзнувший украсть коня (монголы предусмотрительно клеймили их) или быка неизбежно умирал от полученных в наказание ударов, если, чтобы сократить процедуру, преступника не рассекали надвое мечом. Милосердие имело материальное выражение. Конокрад, который мог выплатить семикратное возмещение за свое преступление, сохранял жизнь, если не честь.

Один монгольский обычай особенно поразил Марко: браки между умершими детьми. Он не жалеет усилий, чтобы объяснить европейцам этот сложный ритуал, который те вполне могли принять за гротескную выдумку. «Когда из двоих мужчин один имеет ребенка мужского пола, который, может быть, уже четыре года как умер и не был женат, он предлагает другому, у которого был ребенок женского пола, выдать ее замуж, даже если она тоже умерла до брака. Они отдают мертвую девочку в жены мертвому мальчику и составляют документы о приданом и женитьбе». После завершения церемонии некромант — шаман или колдун, общающийся с умершими, — сжигал документы, дымом возвещая духам мертвых о женитьбе покойных детей. Устраивали свадебный пир. Затем семьи изготавливали изображения умерших новобрачных, помещали их на конную повозку, пышно украшенную цветами, и объезжали с ней окрестные земли, а закончив пир, предавали фигурки огню «с великими молитвами и приношениями богам, чтобы они сделали счастливым брак в ином мире».

Две семьи, связанные браком мертвых детей, обменивались дарами и даже приданым, как если бы жених и невеста были среди них, стирая грань между жизнью и смертью. После этого «родители и родичи считали себя родней друг другу и хранили родство… как если бы умершие дети были живы». Впрочем, Марко еще только разошелся, поскольку у него есть нечто «воистину чудесное, о чем следует написать». Что же могло превзойти уже описанные им чудеса? Ответ у него наготове: «Мы будем говорить о правлении великого хана и о его дворе, который я, обойдя и повидав многие царства, ни с чем не могу сравнить». Мало того, «обязуюсь не говорить о нем ничего, не согласного с истиной».

Марко с придыханием описывает «очень дикий» народ меркитов, которые приручали и объезжали оленей, больших, как кони. Он с энтузиазмом повествует о царстве Эр-гинул, в котором «три расы: есть турки, и много христиан-несториан и идолопоклонников (буддистов), и есть сарацины, поклоняющиеся закону Мухаммеда». Рассуждая о провинции Фингуи (Сингуй), он восхищенно описывает диких быков, «больших, как слоны, очень красивых видом, потому что они мохнаты всюду, кроме спины, а цветом черные и белые». Их шерсть, «тоньше шелка», произвела на него такое впечатление, что он пишет: «Я, Марко Поло, привез немного шерсти в Венецию как диво, и таковым почитали ее все». Кроме того, этот регион дает «лучший в мире мускус».

Не он один восхищался мускусом; мускус славился по всей Европе как составная часть духов, афродизиаков и разных настоев. Теперь Марко узнал, что чудесное вещество на самом деле получают из брюшной железы самца мускусного оленя. Марко рассказывает о мускусе, который он обнаружил в «диком животном», напоминающем газель. Животное, по его описанию, имело шерсть, как у газели», но много толще, копыта размером с газельи и хвост газели, но «у него было четыре зуба, два снизу и два сверху, длиной в три пальца, очень тонкие и белые, как слоновая кость, и два выдавались вниз, а два вверх». Монголы, отмечает он, называли это животное «гуддери».

Секрет железы был красновато-коричневым, густоты меда, с пронзительным запахом, прославленным своей сексуальной притягательностью. Марко описывает монгольский способ получения мускуса: «Охотники выезжают при полной луне на ловлю означенного животного; потому что, когда оно поймано, находишь в области пупа на животе между кожей и плотью кровяную пустулу, — якобы вырастающую под влиянием полной луны, — которую вырезают со всей кожей и затем сушат на солнце. Эта кровь и есть мускус, от которого исходит такой сильный аромат».

Мускусная газель так заинтриговала Марко, что много лет спустя, вернувшись в Венецию, он привез с собой «высушенные ноги и голову одного из этих животных, немного мускуса в мускусном мешке и пару маленьких зубов». Трофей служил осязаемым напоминанием о его богатых впечатлениях, но, постаравшись, он мог воспроизвести их для своих слушателей и в камере генуэзской тюрьмы.

К населению этих мест Марко явно испытывает смешанные чувства. Он меняет отношение к ним даже по ходу рассказа. У них маленькие носы и черные волосы. Мужчины безбороды, у них только несколько волосков на подбородке. Женщины очень милы, «хороши во всех отношениях», и у них нигде нет волос, кроме как на голове. Хоть Марко и считал себя разбитным парнем, его, как видно, и притягивало, и отталкивало открытие, что мужчины «много наслаждаются чувственными удовольствиями и берут жен в достатке, поскольку их религия… им не запрещает, но они берут столько, сколько могут». Более того, он пишет: «Скажу вам, что мужчины ищут жен скорее красивых, чем благородных, потому что здесь есть очень миловидная и прекрасная женщина, и она низкого происхождения, однако великий барон или большой человек берет ее в жены за ее красоту и дает немало серебра ее отцу и матери за согласие». Возможно, Марко пришло в голову, что такая плата сходна с венецианским приданым, которое тоже превращало брак в коммерческую сделку и заключение политического союза между семьями.