Непохожие поэты. Трагедия и судьбы большевистской эпохи. Анатолий Мариенгоф, Борис Корнилов, Владимир Луговской - Захар Прилепин Страница 31
Непохожие поэты. Трагедия и судьбы большевистской эпохи. Анатолий Мариенгоф, Борис Корнилов, Владимир Луговской - Захар Прилепин читать онлайн бесплатно
Ему, конечно же, хочется ещё раз увидеть своё имя на киноафишах: на исходе 1920-х такие афиши ему приходилось наблюдать не раз — отчего бы удаче не осенить его на очередном кругу.
Но «Ермак», написанный местами не без вдохновения, в целом оказался весьма ходульным и предсказуемым.
«В ханских покоях Ермак лобызается с Иваном Кольцо.
Лобызается Кольцо с Мещеряком, ухватив его за бороду.
Лобызается с есаулами.
Отлобызались.
Говорит Кольцо своим казакам:
— Выволакивай, браты, подарочки Ивана Васильевича.
Вытаскивают… два драгоценных панциря длиною в два аршина, в плечах аршин с четвертью, на груди между крыльцев государственные гербы — золотые орлы, по подолу и на руках медная обложка на три вершка.
Кольцо говорит:
— Велено Иваном Васильевичем при таких словах на тебя напяливать: “Сибирскому князю Ермаку Тимофеевичу за многую твою военную службу и за взятие сибирской земли!”
Надевает на Ермака оба панциря.
— Как по мерке сколочены, — улыбнулся Ермак, — прежде с душой расстанусь, чем с ними, дарёнными Иваном Васильевичем».
И так весь кинороман, на псевдобылинный лад.
«Основной недостаток сценария, — писал в отзыве на сценарий консультант О. Леонидов, — упрощённость исторической концепции. Нельзя поверить в Ермака, который сразу превращается в дальновидного государственного деятеля. Он не позволяет казакам грабить Сибирь, он развивает широкие торговые и промышленные планы на будущее. Непонятно, что могло заинтересовать казаков в походе на Сибирь, ради чего они проливали кровь?
Чрезвычайно туманно у Мариенгофа участие Строгановых в завоевании Сибири. Насколько я понимаю, в вопросе завоевания Сибири имела место борьба двух начал — частных интересов Строгановых и государственной идеи Грозного.
Не затронут в сценарии и величайший вопрос об инородцах, населяющих Сибирь».
Резюмировал эту историю уже после окончания войны, в августе 1945-го, начальник Главного управления по производству художественных фильмов М. Калатозов: «Несмотря на литературные достоинства сценария и целый ряд несомненно удавшихся автору образов и эпизодов, сценарий в целом получился малоинтересным, повторяющим по своей сюжетной схеме и системе образов многие исторические фильмы и сценарии».
Сказать в результате всего этого, что Мариенгофу мешали работать и не допускали к читателю или зрителю его лучшие вещи, — значит, быть тенденциозным.
С лучшими своими прозаическими вещами Мариенгоф оказался не ко времени — страна решала свои задачи, ей было не до склонных к дендизму циников.
А худшие его вещи страна игнорировала вовсе не из вредности — просто они, как правило, не годились по самым объективным причинам.
Если в 1920-е Мариенгоф был самым передовым, модным и неподражаемым, то спустя полтора десятилетия он стремительно устарел: словно в 1940-е ему было не сорок с лишним, — всего-то! — а чуть ли не в два раза больше.
Писатель Всеволод Иванов, давний приятель Мариенгофа, встретил его однажды и записал в дневнике: «…приехал А. Мариенгоф. Вошёл походкой уже мельтешащей, в костюмчике уже смятом и не европейском, уже сгорбленный… Лицо красноватое, того момента, когда кожа начинает приобретать старческую окраску. Глаза сузились. Боже мой…»
Поворот к современности Мариенгоф совершает после войны.
Помните, как у Есенина: «…задрав штаны, бежать за комсомолом». Именно эту строчку Мариенгоф неожиданно процитирует в одной из своих послевоенных пьес — других цитат Есенина у него не встретится ни разу.
И вот он тоже решает «задрать штаны».
Едва ли разумно попрекать Мариенгофа в неискренности. Напротив, победа в мировой — ставшей Отечественной — войне повлияла тогда на многих. Первые пять — семь лет после войны большинство жило и работало, осознавая величие случившегося — и, в итоге, доверяя людям, стоящим во главе государства, как никогда ранее.
Ну разве что с некоторыми оговорками.
В середине 1947 года в СССР началась масштабная кампания по борьбе с космополитизмом. Причиной стала передача двумя советскими учёными — Григорием Роскиным и Ниной Клюевой — материалов научной работы по созданию препарата от рака «КР» американцам.
На это событие весьма оперативно откликнулся Константин Симонов, написав пьесу «Чужая тень», где во всей красе было расписано пресловутое «низкопоклонство перед Западом».
С этого времени начинается и «грехопадение» Мариенгофа — в тот год ему исполнилось 50.
В феврале 1948-го он завершает пьесу «Суд жизни».
Сюжет лобовой: учёный Виригин придумал средство для борьбы с саранчой «2 ВИР», испытания проходят не очень удачно — помимо саранчи гибнут ещё и животные, обитающие в пустыне. Коллега и непосредственный начальник Виригина — коммунист Алексей Кондауров приостанавливает испытания. Виригин начинает сотрудничать с американскими учёными, пишет под псевдонимом пасквиль на Кондаурова в американский журнал — но подлость его в итоге, естественно, вскрывается.
Всё предсказуемо, кроме единственного момента, где одна из героинь пьесы — американка Джэн Кэсуэлл — временно превращается в Мариенгофа и жалуется на судьбу его словами и, более того, его стихами:
«Кондауров. Вы, значит, по-прежнему не в ладу с нашим веком?
Кэсуэлл. Мой век мне кажется смешным немножко. Когда кончается бомбёжка.
Это из цикла “Лондон в сорок третьем году”. Но, увы, поэзия устарела одновременно с летающими крепостями. В век атомной бомбы приходится отказываться от лёгкого оружия.
Кондауров. Чем же вы сражаетесь с веком атомной бомбы?
Кэсуэлл. Комедиями, сэр! В них можно дать волю своей злости.
Кондауров. Я читал, что ваша последняя пьеса “Белый и чёрный” имела большой и шумный успех в Нью-Йорке?
Кэсуэлл. И очень короткий, сэр. Её запретили после пятого представления. А вслед за ней и фильм, который снимался по моему сценарию».
Но на этот момент никто не обратил внимания, и «Суд жизни» был взят в репертуар многих провинциальных театров.
Мариенгоф понял, что набрёл на важную жилу, и решил разрабатывать её дальше. Тем более что борьба с космополитами росла и ширилась, а себя он к таковым относить не желал, и вполне искренне.
В 1949 году появляется новая пьеса на ту же самую тему — «Белая лилия». Годом раньше Мариенгоф переделывал для русской сцены «Эдмонда Кина» Александра Дюма — и, видимо, настолько пропитался его духом, что не только действие «Белой лилии» происходит на юге Франции, но и само название пьесы будто позаимствовано из необъятного наследия Дюма.
В «Белой лилии» звучит, наконец, имя Сталина.
«Муратов. Генералиссимус Сталин предлагал президенту Трумэну подписать Пакт мира. Ответом на это предложение явился Атлантический Пакт, этот инструмент безудержной агрессии…
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии