Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая - Юн Чжан Страница 31

Великий князь Цюнь числился самым первым и самым надежным союзником Цыси, когда десять лет назад она затевала дворцовый переворот. Им двигало желание отстранить от власти группу бездарных глупцов, которых он винил в поражении империи и смерти его брата императора. В отличие от Цыси у него отсутствовали намерения по смене государственной политики, но при этом он желал усиления своей страны, чтобы в один прекрасный день воздать западным державам должное за их злодеяния в Китае. Его поддержка Цыси во время ее прихода к власти и сотрудничество с ней на протяжении всех этих лет осуществлялись на том основании, что она, казалось, хочет того же самого.

Но когда прошли 1860-е годы, великий князь Цюнь начал прозревать и понял, что Цыси не собиралась мстить и что она на самом деле увлеклась западными реалиями жизни. Позже, то есть после подавления внутренних мятежей, многие деятели страны призвали к изгнанию европейцев с территории Поднебесной, а она вообще отказывалась их замечать. В начале 1869 года великий князь Цюнь принял решение действовать и представил Цыси свой меморандум. Напомнив ей о спаленном Старом летнем дворце и смерти ее мужа в изгнании, он дальше написал о том, что покойный император «скончался с острой обидой в душе», обидой, которая до сих пор терзает великого князя Цюня, и из-за нее он не может «жить под одним небом с врагом». Отвергнув убедительный факт, говорящий о том, что торговля с Западом послужила обогащению его страны, он потребовал от Цыси выгнать европейцев из Китая и закрыть его границы. Свои предложения он изложил в шести пунктах. В первом предлагал объявить бойкот заморским товарам, чтобы у европейцев пропал интерес к пребыванию в их стране; при этом попросил представителей двора показать пример и публично уничтожить все изделия европейского происхождения, находившиеся во дворцах. В министерстве иностранных дел должны составить список живущих в Пекине иностранцев, чтобы, когда придет время разрыва отношений, их можно было «стереть в порошок», если возникнет нужда, и он безвозмездно предлагал свои услуги для этого дела. Великий князь хотел, чтобы Цыси «выпустила декрет, касающийся всех провинциальных властей, с указанием о потворстве местной аристократии и простому народу… когда те будут жечь иноземные церкви, грабить заморские товары, убивать европейских купцов и топить иностранные суда». Упор делался на то, что такие действия следует начинать одновременно «во всех провинциях». В заключение своего пространного меморандума великий князь Цюнь откровенно потребовал от Цыси «выполнить последнее желание» ее скончавшегося мужа, а также заявил, что она «каждый божий день должна думать о возмездии и не забывать о возмездии ни на минуту».

Цыси не хотела впрягать свою империю в боевую колесницу возмездия. «Даже если мы ни на один день не забываем о наших обидах… обиды не следует вымещать через убийство людей или сожжение домов», – приводила она свой аргумент. Цыси отправила меморандум великого князя Цюня сановникам для ознакомления и обсуждения. Всех напугала жестокость предложения Цюня, и они посоветовали Цыси хранить этот меморандум как «главную тайну из всех секретов империи», чтобы о ней никто ничего не узнал. Перед великим князем Цюнем они произносили успокаивающие речи, разделяли его чувства и одобряли такие меры, как отказ от западных товаров на территории Запретного города (исключение предлагали распространить на «полезные предметы, такие как часы и огнестрельное оружие»). Одновременно они дали великому князю понять, что аристократии не по душе агрессивный пафос его предложения на том основании, что все это может привести к войне с Западом, в которой Китаю грозит неизбежное поражение. Великий князь Цюнь с угрюмым видом выслушал приговор сановников. Однако остался при своем мнении.

Как раз в скором времени после такого обмена мнениями великий князь Цюнь и настоял на смертной казни для Крошки Аня. У Цыси не оставалось ни малейших сомнений в том, что он пытается подорвать ее политический престиж, а также причинить личную боль. Пока она ждала удобного случая для ответного удара, великий князь Цюнь вынашивал планы своего следующего шага.

В то время знакомство европейцев и китайцев с традициями друг друга выливалось в многочисленные столкновения. Когда европейцы присвоили Китаю статус «цивилизованного только наполовину» государства, китайцы уже называли их «заморскими чертями». При этом главными объектами ненависти стали христианские миссии, за последние десять лет открытые во многих уголках Поднебесной. Время от времени недовольные деятельностью западных миссионеров китайцы поднимали мятежи, получившие китайское название «цзяоань» – «дела, касающиеся христианских миссий».

И источник недовольства коренился отнюдь не в религиозных предрассудках. Атташе в Пекине Фриман-Митфорд заметил, что китайцы практически не проявляют последовательной религиозной неприязни: «Если бы все было иначе, то как тогда поселение евреев смогло просуществовать среди них в покое на протяжении двух тысяч лет и до сих пор оставаться в Кайфыне на территории провинции Хэбэй? Как получилось, что магометане в некоторых провинциях весьма процветали?.. На стенах императорского дворца в Пекине находится беседка, щедро украшенная арабскими письменами с сурами из Корана, нанесенными в честь магометанской дамы, числившейся женой или фавориткой одного из китайских императоров. Все это выглядит совсем не как преследование по религиозным мотивам. И к тому же… популярной религией можно назвать буддизм…»

Христианство считалось учением, последователи которого «убеждали народ проявлять доброту к ближнему»: цюань жэнь вэй шань. Такой догмы не отрицали даже участники массовых выступлений против христиан. Свою ненависть они направляли на сами христианские миссии. Все иноземное всегда вызывало подозрение у китайцев, но главная проблема состояла в том, что эти миссии выступали в качестве альтернативной власти в низшем ее звене. На этом уровне местные чиновники по традиции осуществляли абсолютную власть по поводу всех споров, а также отправляли правосудие (или в нем отказывали) по собственному разумению. Английская путешественница Изабелла Берд однажды сидела у ворот казенного учреждения главы уезда (ямыня) и наблюдала за работой его сотрудников: «За час, проведенный мною у входа в ямынь Инсань-сань, его посетили 407 человек – мужчины всех сословий, многие прибыли в паланкинах, но в основном пришли пешком, и практически все они были вполне прилично одетыми. Все пришли с документами, а кое-кто захватил с собой пухлые досье. Внутри по двору стремительно и непрерывно сновали секретари и писари, постоянно куда-то отправлялись посыльные с бумагами – чайжэни. Суета эта была, несомненно, связана с большим объемом разнообразных дел».

С прибытием миссионеров в сопровождении канонерок началось внедрение в китайское общество новой модели власти. В ходе многочисленных споров, касающихся притязаний на владения водными источниками или земельными наделами устоявшихся кланов, те, кто сомневался в том, что добьется справедливости от местных чиновников, часто искали защиты у церкви через статус новообращенного в христианскую веру. В подобной ситуации, как писал Фриман-Митфорд, китайский христианин мог обратиться к своему пастырю: «Клянясь, будто вменяемое ему обвинение оказывается простым предлогом, человек утверждал, что главный его грех власти видят в принадлежности к сторонникам христианской веры, в церкви которой он находит соответствующую защиту. Переполненный праведным гневом и верой в правдивость своего новообращенного, которому, как христианину, надо верить не в пример его обидчику язычнику, пастырь спешит в здание суда с ходатайством за своего поручителя. Мировой судья находит этого человека виновным и наказывает его; пастырь продолжает настаивать на своей стороне защиты. Завязывается дипломатическая переписка, и с обеих сторон изливаются потоки гнева. Как могут пастырь, вмешивающийся не в свое дело, и мандарин, в дела которого этот пастырь лезет, любить друг друга?»