Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт Страница 30

Кукуруза, горох, ешь, воротник, тушеный, первачок, банан… Эти новые слова, словно травинки, сорванные на лугу. Чтобы выучить язык, надо скосить всю траву, переворошить ее, сложить в стога. Вот только как я сумею это сделать, если буду молча изо дня в день шить воротнички? Как найду себе другую работу, накоплю денег, чтобы послать Дзие?

— Расскажи, что нового дома, — шумно потребовали итальянки.

Но я ничего не знала про их города, а они никогда не слыхали про Опи и не встречали человека, похожего на Карло. Какое-то время здесь работала некая Люсинда из Абруццо, но она сошлась с торговцем пуговицами. Елена выпятила живот:

— Он ее расстегнул на все пуговички, а потом смылся.

Итальянки расхохотались.

— А что стало с Люсиндой?

Елена махнула в сторону пыльного окна, выходящего на улицу. Печальные глаза святого Авраама говорили мне: «Будь осторожна, Ирма».

День полз еле-еле, но теперь все больше моих воротничков отправлялись в коробку. Елена подняла палец: еще один час. Когда прозвенел колокол, я встала из-за стола, изнывая от боли с ног до головы. Ужин был весьма скудный.

— Она свое сегодня с нас получила, — пробурчала Елена.

Вечером девушки опять сидели за столами, в каждой группке болтали на своем языке, и лампы, выданные Мистрис, освещали их желтым неверным светом. А меня Лула отвела по темной лестнице наверх в спальню под самой крышей. Я стряхнула с одежды снежную пыль льняных обрезков, достала четки и забралась в кровать, впервые за два дня. Помолилась за Люсинду, одинокую, покинутую, с младенцем. С улицы доносилась английская речь, всплески смеха и звук шагов. Я поплотнее завернулась в одеяло и поклялась не ходить на прогулки с мужчинами. Как ни ужасна эта работа, а здесь я в безопасности, под охраной святого Авраама. Кое-как примостив ноющее тело, я погрузилась в сон. Мне снился Опи, я стояла на площади с Дзией и смотрела на птиц с белыми воротничками, которые скользили внизу, в небе над долиной.

Шел третий день, как я работала в швейной мастерской. Около полудня Елену куда-то позвали. Она ушла и больше не вернулась за свой стол, и ночью ее койка тоже пустовала. Вместе со мной итальянок здесь было пятеро. Судя по всему, Мистрис не желала, чтобы у нее трудилось слишком много девушек одной национальности, к тому же я уже шила быстрее Елены. И ее уволили, а на ее место взяли костлявую норвежку. Несколько дней после этого наши итальянки поглядывали на меня косо.

— Слушайте, девочки, ну Ирма-то чем виновата? — увещевала их Бела. — Елена на самом деле работала медленно, а Мистрис никогда таких не держит.

И постепенно они стали разговаривать со мной по-дружески, а может, просто забыли о Елене.

Наступило воскресенье, наконец у меня выдалась половина свободного дня. Я замотала волдыри на ногах обрезками ткани, надела хорошие ботинки и вышла на прогулку по Кливленду. На другой стороне улицы мать с крошечным младенцем осторожно спускалась по ступенькам, а муж бережно поддерживал ее. Рыжая девчушка крепко уцепилась ему за свободную руку и весело болтала о чем-то. Когда они вышли на залитую солнцем улицу, рыжие кудряшки заблестели, как медные котелки Аттилио. Она улыбнулась и помахала мне:

— Привет, Девушка-Воротничок!

Как быстро в этой стране дают прозвища.

Я шла, стараясь держаться в гуще толпы, чтобы не заблудиться. Сколько народу — семьи с детьми, парочки, мужчины в шляпах и броских кепках. Пока мне не удалось встретить ни Елену, ни Карло, но город, похоже, огромный, так что я все шла и шла. Повсюду дома из нового кирпича, раскаленные от солнца, и в воздухе стук молотков. Из дверей вываливаются на улицу все новые стайки оборванных детей. Я разглядывала фасон женских платьев, жакетов и шляпок, изумлялась прическам, завидовала башмакам, находила забавными матерчатые сумочки, подмечала манеру держать спину и смущалась умению крутить бедрами. Редкие путники, попав к нам в Опи, всегда говорили, что мы, должно быть, все здесь в родстве — похожи, как две капли воды. В Кливленде все иначе. Эти люди так же сильно отличались друг от друга ростом и цветом волос, обычаем и сложением, как ласточки от цапель или ястребов. Они, конечно, не сумеют распознать соседа по звуку шагов и, возможно, не знают, как зовут родителей их друзей. И, кажется, это их ничуть не тревожит.

Две итальянки направили меня в «маленькую Италию», оказавшуюся плотным клубком узеньких улиц неподалеку от Вудленд-авеню. Там я обнаружила магазинчики и кафе, из которых доносились сладкие, родные запахи, дети играли в знакомые мне игры, там были мешки с фасолью и пакеты с пастой, бочонки оливок и церковь с итальянским священником. Но никто здесь не встречал Карло.

— Подрядился в Триполи? — протянул мужчина из Неаполя, глянув на своего приятеля. — И хозяин парохода оплатит ему проезд в Америку? Этак он долго, может статься, сюда будет ехать.

И они оба отвернулись от меня, примкнув к игрокам в карты.

Я поспрашивала насчет работы, но без толку. Некоторые девушки работали сдельно, на дому. У меня не было дома. Владельцы магазинов недвусмысленно дали мне понять, что берут только хорошеньких и уж точно — без шрамов на лице.

— Не нанимайся в богатые дома, — остерегла меня продавщица бобов. — Сначала служанку соблазняет хозяин, потом хозяйка выгоняет ее на улицу. Пусть ирландки им прислуживают.

В Кливленде одинокой девушке, твердили мне все как один, лучше работы, чем шить воротнички, найти не удастся.

Писец из Сицилии поставил свой стол прямо у входа в бакалейную лавку. Аккуратно разложил бумагу, перья и выстроил в ряд три чернильницы. Короткое письмо стоило десять центов, включая бумагу и почтовые расходы. Мои последние десять центов.

«Дорогая Дзия, — начал он под мою диктовку. — Я в Кливленде, пытаюсь отыскать Карло. Шью для богатых людей, живу в деревянном доме, соседки — очень приличные девушки. Еда хорошая, учу английский язык. Я очень по тебе скучаю, молюсь, чтобы ты была здорова и мы поскорей увиделись. Кланяйся от меня отцу, Ассунте и отцу Ансельмо».

Пройдут недели, прежде чем это письмо попадет в Опи, его раскроют, разгладят и отец Ансельмо прочтет его Дзие вслух. Писец пристально поглядел на меня и сочувственно спросил:

— Первый раз домой пишете?

Я кивнула.

— Второй раз будет уже легче.

Он поставил внизу мое имя, даже не уточнив — а вдруг хоть такую малость я могу сделать сама, стряхнул десять пенсов в кошелек и обещал отправить письмо.

По дороге обратно в мастерскую я снова встретила семью с рыженькой девочкой. Отец держал ее на руках, она устала и склонила голову ему на плечо, но все же тихонько напевала. Он нес ее так бережно, как мой отец носил призовых барашков — а меня никогда. Тут из нашей столовой донесся взрыв хохота, и мои грустные мысли улетучились. Девушки играли в карты.

— Ирма, иди к нам! — крикнула Бела.

Нашлась игра, которую знали все, и целый вечер мы мешали наречия, как разномастную колоду, без труда находя общий язык — сначала в игре, а потом в танцах и песнях.