Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр Страница 30

Большинство людей, посещавших Комитет общественного спасения, были далеко не так великодушны. В этой среде полицейских шпионов, демагогов, презренных рабов власти Лябюссьер был редким исключением. Человек, являвшийся олицетворением этого мира бесчестных политиков, толпившихся вокруг децемвиров, был знаменитый Герон, один из самых усердных поставщиков эшафота. Сенар набросал его незабываемый портрет:

«Этот Герон умел зазвать вас к себе в дом; он выпытывал у вас, каковы были ваши знакомства, с кем вы имели сношения. Как бы скупо вы ни отвечали на его вопросы, он говорил вам: «Ну вот, подпишите, подпишите это!» На случай отказа у него на службе состояло три шпиона: одного из них, его лакея, звали Батист Малле; вторым, которому он также доставлял пропитание, был Пилье, чиновник налогового ведомства; он исполнял там обязанности секретаря и оставался на службе до 10 часов утра. Кроме того, днем он служил у Герона. Третьим был верзила и разбойник по имени Дюшен, служивший одновременно лакеем, посыльным и шпионом. Итак, если вы отказывались подписать то, что настрочил Герон, он сначала отпускал вас, но три шпиона тут же подписывали записку, подтверждая, что вы рассказали то-то и то-то. По этой записке вас арестовывали, а вместе с вами и тех, о ком вы упомянули, причем вы не знали, в чем вас обвиняют. В распоряжении Крона находился архиразбойник Майяр вместе с шайкой, которой он командовал. Когда Майяр был посажен в тюрьму, Герон занял место командира, и это назначение так и осталось за ним вследствие болезни и смерти Майяра. Помощниками его и сотоварищами были Лезюэр, живущий теперь, когда я пишу эти строки, на улице Варрери, в доме 98, Кено и Кулонжон, имевший маленькую книжную лавку вблизи от Комитета общественной безопасности ^[142]; печатник Мартен, некто Шмит, которому Герон устроил место сторожа при арестном доме, называемом Таларю, и который прославился своей жестокостью и несправедливостью в отношении к заключенным, судебный пристав Тутене и т. д.».

Робеспьер использовал Герона для наблюдения за Комитетом общественной безопасности, а тот, в свою очередь, думал, что пользуется услугами Герона для надзора за Комитетом общественного спасения. У этого человека была своя система: приходила ли к нему женщина, чтобы вымолить у него освобождение своего мужа, являлся ли муж хлопотать за жену, сын — за отца, друга или родственника, они не могли добиться от него никаких обещаний, если ни на кого не доносили. Связь между ним и Робеспьером была тайной, и свидания, которые они назначали друг другу, происходили в одном из помещений Комитета общественного спасения.

При помощи агентов этого типа подготавливался последний акт драмы. Мы не можем здесь описывать его и ограничимся лишь тем, что сообщим несколько подробностей о Девятом термидора и следующем за ним дне, чтобы дополнить набросанную нами картину того, чем был Тюильри во время революции. Задолго до открытия знаменитого заседания, во время которого Робеспьер должен был победить или погибнуть, весь дворец был в волнении: самые неопытные и те чувствовали приближение бури. Трибуны Собрания были переполнены любопытными. «Можно было заметить большое количество приверженцев Робеспьера: их легко было узнать по небрежности костюма, по красным колпакам на голове, по длинным тростям, заключающим в себе шпаги, которые большинство из них держало между колен, или по толстым палкам, какими были вооружены другие члены этой компании. Робеспьер вошел в зал заседаний одним из последних. После первых же фраз, сказанных Тальеном в ответ Сен-Жюсту ^[143], лицо Робеспьера исказилось. Вместо спокойствия и уверенности в своих силах, отражавшихся обыкновенно на его бледном лице, оно выражало страшное волнение. Он то краснел, то бледнел. В тех немногих словах, которые произнес его резкий голос, как и во всем его поведении в этот день, видна была нерешительность и даже трусость!» ^[144].

Сен-Жюст первым понял, что все погибло. С этой минуты он не произнес больше ни слова, не сделал ни одного жеста. В глубокой задумчивости он стоял, облокотившись на перила этой видевшей разгар его славы трибуны. Он был бледен. Время от времени, когда над ним раздавался голос врага его Барера, он обменивался с Робеспьером страдальческим взором.

На другой день после того, как они сделали все возможное, чтобы наэлектризовать весь Париж, эти злосчастные люди снова предстали перед Собранием в Тюильри. Их привели туда побежденными, пленненными, погибшими. Сен-Жюст был мрачен и молчалив, Робеспьер казался умирающим. Известно, что он был ранен в лицо пистолетной пулей. Его на носилках внесли в Конвент несколько канониров и вооруженных граждан. «Он был так слаб, что боялись, как бы он не умер тут же. Поэтому люди, шедшие в ногах его носилок, все время напоминали своим товарищам, чтобы они выше поднимали его голову, надеясь таким образом сохранить ту искру жизни, которая еще тлела в нем» ^[145].