Его глазами - Эллиот Рузвельт Страница 30

Затем началось вторжение в Сицилию. Наша часть хорошо подготовила эту операцию, и мы испытывали большое удовлетворение. В конце июля, когда наши войска в Сицилии занимались ликвидацией последних остатков нацистов, мой командующий получил от военного министерства приказ командировать меня в Соединенные Штаты для консультации по вопросу о реорганизации разведывательной службы. Одновременно с Тихоокеанского театра был вызван полковник Карл Полифка, выполнявший работу, аналогичную моей. Мне предстояло провести в Вашингтоне август и сентябрь, и, хотя мне жаль было покидать свою часть, я рад был возможности повидать отца, мать и всех остальных членов семьи.

В военном министерстве мне была поручена очень интересная работа, имевшая большое значение для наших дальнейших разведывательных операций. К счастью, у меня все же осталось время, чтобы несколько раз встретиться с отцом. Он выглядел хуже, чем я ожидал: заметно состарился, даже по сравнению с тем, каким он был всего полгода назад в Касабланке; к тому же летом у него снова началось воспаление лобных пазух. И все же он был в очень хорошем настроении. Он был проникнут поразительно спокойной уверенностью в военном успехе союзников. Обычно я урывал время, чтобы заглянуть к нему либо после его завтрака, часов с девяти до десяти утра, либо попозже вечером, около одиннадцати, после ухода последнего посетителя.

Он так ясно представлял себе весь ход войны, что брался даже назвать срок окончательной победы.

Однажды вечером, в сентябре, он назвал мне этот срок:

— В Европе победа придет к концу 1944 г.

От удивления я присвистнул.

— Посмотри, как Красная Армия нажимает на центральном фронте.

— Но подумай — конец 1944 года!

— Конечно, если только мы сумеем нанести во Франции достаточно сильный и быстрый удар.

— Во Франции? — переспросил я не без задней мысли.

Он был невозмутим.

— Не знаю, — сказал он, — это было бы естественно. Но вполне возможно, что это будет в Голландии. А, может быть, и в Германии или в Норвегии. Не знаю. — Его лицо было совершенно непроницаемым.

— А как с Японией? Ведь прыжки с острова на остров требуют много времени… Конец 1946 г.?

— Ничего подобного. Конец 1945 г. Самое позднее — начало 1946 г. Подумай только, ведь когда Гитлер будет разгромлен, и мы сможем обрушить на Японию все, все, чем мы располагаем, — на что ей тогда еще надеяться?

— А что будут делать англичане? А русские? Будут помогать нам или зализывать свои раны?

— Ты ведь помнишь декларацию, принятую в Касабланке. С ней согласился Черчилль, а потом и Сталин.

— Насколько я знаю англичан, война им осточертеет, как только Гитлер будет разбит. И потом, можно ли доверять русским?

— Доверяем же мы им сейчас. Какие у нас основания не доверять им завтра? Во всяком случае… я надеюсь довольно скоро увидеться со Сталиным.

— Что ты?! Да неужели?

Отец кивнул головой. — Сейчас мы с ним договариваемся по этому поводу. Он хочет, чтобы мы приехали к нему, в его страну, указывая на то, что он лично руководит Красной Армией. Должен сказать, что пока Красная Армия продолжает действовать так, как сейчас, никто не вправе предлагать ничего такого, что могло бы замедлить ее наступление.

— К тому же он, должно быть, несколько опасается.

— Опасается? Чего?

— Скажем, того, что вы с Черчиллем объединитесь против него или чего-нибудь в этом роде.

Отец усмехнулся. — Я подозреваю, что русские довольно хорошо осведомлены о том, какие мы «друзья» с Уинстоном, — сказал он несколько загадочным тоном.

* * *

Очень скоро после этого разговора отец с группой своих советников выехал по железной дороге в Квебек, где ему предстояла новая встреча с английским премьер-министром и его начальниками штабов. Я не имел возможности присутствовать на этой конференции, носившей условное обозначение «Квадрант», так как в августе, в связи с полученным мною заданием, мне пришлось раза три или четыре выезжать в Калифорнию и посетить там ряд заводов и аэродром в районе Мюрок для разработки некоторых специальных проблем разведки. Однако отец уже раньше сообщил мне об этой конференции и даже познакомил меня, правда, в самых общих чертах, с ее повесткой. Поэтому в конце августа, когда он вернулся из Квебека, я спросил его, как идет Великий спор.

— Похоже на то, — сказал он, — что спор закончен. Англичане разработали план вторжения через Ла-Манш. Правда, по мнению Джорджа Маршалла, в этом плане еще много сомнительных мест, но во всяком случае он уже составлен и даже утвержден.

Отец невесело усмехнулся.

— Уинстон настоял на том, чтобы мы утвердили его «лишь в принципе»; он хочет оставить себе лазейку на всякий случай.

Я заметил отцу, что если бы только ему удалось устроить встречу со Сталиным, последний помог бы ему убедить англичан в необходимости открыть фронт на Западе.

* * *

Примерно через неделю мы снова вернулись к этой теме, правда, несколько окольным путем. Отец еще раньше говорил мне, что совершенно спокоен за военную сторону дела, но что политическое положение оставляет желать лучшего. Он все конкретнее представлял себе организацию будущего мира, и это заставляло его искать встречи с руководителями остальных великих держав для обсуждения вытекающих отсюда проблем.

— Объединенные нации… Они еще не совсем едины, но идут к единству, и мы можем значительно укрепить его. В данный момент…

— В чем, собственно, дело? Мне кажется, что дело обстоит не так уж плохо. По крайней мере, все мы стремимся к единой цели.

Отец отодвинул кипу бумаг (дело было около полуночи, мы сидели в его кабинете, на втором этаже Белого Дома) и начал рисовать на блокноте.

— Беда в том, — сказал он, — что в действительности мы вовсе не идем к единой цели, если говорить не о показной стороне. Возьмем, например, Чан Кайши. Ему действительно приходится сталкиваться с трудностями, но это не оправдывает того, что его армии не дерутся с японцами. Война — дело сугубо политическое. Если страна не находится в слишком уж отчаянном положении, она старается вести войну таким образом, чтобы в конечном счете извлечь из нее наибольшие политические выгоды, а не так, чтобы окончить ее возможно скорее.

— Кого ты имеешь в виду, папа? Китай? Англию?

Отец кивнул головой.

— Даже в нашем союзе с Англией, — продолжал он, — заложена опасность: Китай и Россия могут подумать, что мы полностью поддерживаем английскую внешнюю политику… — Он сосредоточенно чертил на бумаге очень большую цифру «4» со всевозможными завитушками. — Соединенные Штаты должны будут взять на себя руководство, — сказал он, — руководить и действовать в качестве посредника, примиряя и улаживая противоречия, возникающие между остальными — между Россией и Англией в Европе; между Британской империей и Китаем и между Китаем и Россией на Дальнем Востоке. Мы сумеем играть такую роль, — продолжал он, — потому что мы велики и сильны, потому что у нас есть все, что нам нужно. Англия сейчас на ущербе; Китай все еще живет в восемнадцатом веке; Россия относится к нам с подозрением и вызывает у нас подозрения на свой счет. Америка — единственная из великих держав, которая может закрепить мир во всем мире. Это исключительно ответственная обязанность. И единственный способ приступить к ее выполнению заключается в том, чтобы начать разговоры с этими людьми лично.