Шарлотта Корде - Елена Морозова Страница 30

Робеспьер постоянно намекал, что после провозглашения Республики многие республиканцы перестали быть таковыми, и выразительно смотрел на жирондистов. В Париже нарастал продовольственный кризис, очередь за хлебом занимали с ночи. Одна за другой в Конвент являлись народные депутации с требованиями установить контроль над ценами на продовольствие, а 10 марта несколько секций даже попытались поднять восстание, поддержанное «бешеными». Ни жирондисты, ни монтаньяры действия «бешеных» не одобрили, однако немедленно воспользовались предлогом и обвинили друг друга в подстрекательстве к беспорядкам. В Конвенте кипели страсти. Назвав противников интриганами и заговорщиками, Робеспьер в очередной раз обвинил жирондистов в умеренности и даже потребовал предать их суду. В скобках заметим, что эпитет «умеренный» становился все более опасным, а в эпоху Террора его, в сущности, приравняли к определению «контрреволюционный». Немедленно с ответом выступил главный оратор Жиронды Верньо. Его эмоциональная импровизация привлекла на сторону жирондистов большую часть «внефракционных» депутатов, так называемое «болото», ибо, несмотря на выпады в сторону якобинцев, ее лейтмотивом стало стремление к примирению. «О, да простят нам нашу умеренность! Если бы мы приняли вызов на бой, который нам неустанно предлагают здесь, я бы напомнил нашим обвинителям, что, как бы ни старались они навлечь на нас подозрения, какой бы клеветой ни осыпали нас, наши имена по-прежнему более уважаемы, нежели их, а потому из всех департаментов в столицу явились бы люди, одинаково враждебные и анархии, и тирании. И тогда и наши обвинители, и мы были бы истреблены огнем междоусобной войны!»

Страсти не утихали ни на улицах, ни в Конвенте. Возбуждение умов было столь велико, что во время заседания Деперре, тот самый, которому Шарлотта Корде передаст письма от его бежавших в Кан друзей-жирондистов, со шпагой в руке кинулся через трибуны на депутатов Горы. К счастью, инцидент обошелся без жертв, Деперре успокоился, принес свои извинения, и собрание простило его, приписав его вспышку гнева временному умопомрачению. По требованию секций, желавших покончить с изменами, о которых без устали твердил в своей газете Марат, Конвент принял решение о создании Революционного трибунала, который будет вершить суд над врагами народа и республики без права апелляции. Жирондисты, в большинстве своем бывшие служители Фемиды, голосовать за создание трибунала отказались и покинули зал. Наступала «странная эпоха, когда исполнение того, что тогда называли обязанностями гражданина, начало брать верх над всеми прочими занятиями».

Во имя «общественного спасения» в конце марта были образованы комитеты революционной бдительности, главные органы будущего Террора. Во имя «общественного спасения» Марат призывал разоблачить «дьявольскую клику», препятствовавшую работе Конвента. Кто более Ролана заслуживал эшафота? Разве только всякие Гаде, Верньо, Бриссо, Барбару, Луве, тайно подрывающие единство республики. И будучи избранным очередным председателем Якобинского клуба, Марат открыто потребовал «ниспровержения партии Ролана», «сообщников изменника Дюмурье». Борьба с Маратом становилась для жирондистов поистине делом жизни, ибо после учреждения Революционного трибунала проигравшего в политической игре ждала только смерть. И жирондисты пошли в наступление.

Взяв слово, Гаде связал измену Дюмурье со стремлением герцога Орлеанского, заседавшего в Конвенте на скамьях Горы под именем гражданина Эгалите, восстановить монархию. Зачитал инвективы Марата против жирондистов, произнесенные Другом народа у якобинцев. И, наконец, обращение Якобинского клуба к своим филиалам в провинции, где парижане призывали своих собратьев выступить против сторонников Жиронды: «К оружию! Грозные враги ваши сидят среди вас, контрреволюция гнездится в правительстве, в Конвенте; именно там преступные обманщики плетут сеть заговора, в который они вступили с ордой деспотов. Они готовы растерзать вас в сенате! Так вознегодуем же, республиканцы, и идем вооружаться!» В конце выступления Гаде потребовал привлечь Марата к суду за клевету. Страсти накалялись. Примкнувший к жирондистам депутат Вермон обвинил Марата в составлении списка новых жертв. Друг народа требовал отсечь еще 270 тысяч голов… Одержимый поисками заговорщиков, Марат мог причислить к «преступной клике» любого, поэтому даже фракция монтаньяров не решилась открыто поддержать его. Из якобинцев в поддержку Марата выступил только Тирион, но Друг народа горделиво отверг его помощь. В течение двух дней в Конвенте бушевал ураган, в результате которого 13 апреля при поименном голосовании 226 депутатов (92 голоса против, 46 воздержались) высказались за то, чтобы привлечь Марата к суду. «Уверен, большая часть парижан аплодисментами приветствует изгнание этого нечистого человека из храма свободы!» — воскликнул воодушевленный постановлением Бюзо. Кипение страстей было столь велико, что некий англичанин по фамилии Джонсон сначала выступил с разоблачением Марата, а потом в знак протеста против анархии закололся на глазах у потрясенного Конвента.

Возможно, за предание Марата суду проголосовало бы еще больше депутатов, если бы многие из тех, кто трезво смотрел на — пока еще словесные — баталии в Конвенте, не опасались, по выражению Дантона, создать прецедент, пробить брешь в депутатской неприкосновенности, ибо даже крошечная трещина в этой стене грозила превратиться во врата смерти.

«Дабы враги его не совершили преступления», Марат решил не подчиняться решению о своем аресте и в ожидании суда ушел в подполье, откуда продолжал громить «бесстыдную и преступную шайку», обвиняя ее во всех смертных грехах. Теперь его газета выходила без указания адреса типографии. Кто-то из современников рассказывал, как однажды в разговоре Марат заметил, что для нации с 30 или даже 25 миллионами населения 300 тысяч голов являются не слишком большой потерей: всего одна голова на сто… Наверное, поэтому из провинции депутатам поступали наказы: «…Снесите голову Марату, и отечество будет спасено… Очистите Францию от этого кровопийцы… Марат видит общественное спасение только в потоках крови. Так пусть же прольется его кровь, пусть упадет его голова, чтобы спасти двести тысяч голов… О, Марат!.. Кровожадный Марат…»

Двадцать четвертого апреля Марат, прокладывая путь среди восторженной толпы, вошел в здание суда и, поднявшись на трибуну, заявил: «Граждане, перед вами не преступник, а апостол и мученик свободы, которого травят враги отечества и преследует гнусная клика государственных людей». Защитительная речь Марата, в сущности, превратилась в обвинительную речь против жирондистов. Марата единодушно оправдали, а толпа, ожидавшая своего кумира возле выхода, увенчала его лавровым венком. Вот что написал о суде над Маратом Ретиф: «Марат — настоящий патриот. Женщины осыпали его цветами и ввели в зал, где слушалось дело. И там Марат сел, куда захотел, и отвечал, как хотел, и даже сам задавал вопросы судьям. Все, что он написал, отличалось глубокой мудростью; а что касается некоторых преувеличений, то действительность сама привела их в соответствие. С него сняли обвинение; ему вручили гражданский венок. Он вышел с триумфом и его носили по улицам как Мардохея ^[57]; еще немного, и его обвинителей постигла бы судьба Амана… но вскоре это случится… Ах, как можно простить газету "Журналь дю суар" ^[58], которая напечатала отчет о защите Марата, снизив его патриотический накал? Какое коварство со стороны издателя! Разве так служат делу патриотов?.. Я же посвящаю триумфу Марата целый абзац». Кому-то из современников запомнились голые ступни Марата, торчавшие из рваных сапог, когда Друга народа, усадив на стул, носили по улицам Парижа, кому-то — его пистолеты, заткнутые за пояс. Кто-то вспоминал братскую трапезу, устроенную вечером в честь триумфа Марата патриотами с улицы Кордельеров, где проживал Друг народа. Рассказывали об ужине в клубе кордельеров, где чествовали оправданного Марата. А кто-то, вслед за Клопштоком, про себя повторял: «Что же это за нация, если она сделала из отвратительного Марата настоящего бога?»