Иван III - Николай Борисов Страница 30

Отпустив Василия Темного из-под стражи и предоставив ему свободу передвижения, Дмитрий Шемяка, что называется, «пустил щуку в реку». В истории Византии ослепление низложенного правителя навсегда лишало его перспектив вернуться на престол. Считалось, что высшая власть несовместима с каким-либо серьезным физическим недостатком. Однако оказалось, что на Руси и слепой правитель имеет будущее. Все, кто по той или иной причине не хотел служить Галичанину, потянулись ко двору вологодского изгнанника. Повторялась ситуация 1433 года, когда отпущенный Юрием Звенигородским в Коломну Василий быстро собрал вокруг себя множество людей, недовольных правлением нового великого князя. Сам Василий Темный с первых же дней на свободе начал устанавливать связи со своими доброхотами и собирать силы для дальнейшей борьбы. Трудно сказать, что толкало его на этот путь: властолюбие или жажда мести? страх перед новыми гонениями или стремление сохранить престол за своим сыном Иваном? Вероятно, все эти чувства в той или иной мере сплетались в его темной душе.

Дождливой осенью 1446 года затерянная в северных лесах тихая Вологда вдруг ожила и закипела множеством невиданных гостей. Низложенный великий князь Василий с семейством, московский двор, челядь, многочисленные доброхоты изгнанника — вся эта пестрая публика теснилась на подворьях, шумела в кабаках, звенела оружием в уличных стычках. Повсюду слышны были проклятья по адресу злодея Шемяки, отправившего великого князя в столь непригожее для его звания место.

Московские летописи дружно рисуют картину всеобщего возмущения вологодской ссылкой Василия. «…И поидоша к нему множество людей со всех стран, князи и боляре, и дети болярьские („дети боярские“ — низший слой знати, предшественники дворян. — Н.!>.), и молодые люди, кто ему служивал, и паки кто не служивал, вси, иже зряще на нь, плакахуся тако велика государя, честна и славна по многим землям, видяще в толице беде суща» (29, 153). «Несть бо лзе такому государю в таковой далней пустыни заточену быти: слышав же то, бояря князя великого и дети боярские и люди многие побегоша от князя Дмитриа и от князя Ивана к великому князю» (20, 71).

Еще недавно бранившая Василия за бездарность, жестокость, унижение перед татарами, небрежение о Руси, московская знать вдруг горячо возлюбила его. Такое превращение выглядит довольно подозрительно, с точки зрения здравого смысла. Впрочем, здравый смысл далеко не всегда определяет поведение человека вообще и человека Средневековья в особенности. К тому же мы многого не знаем о подоплеке всей этой истории. Так например, источники не сообщают, продолжал ли Шемяка собирать дань, обещанную Василием II татарам?

Из далекого Галича сумела переслать наказ Василию его ссыльная мать (49, 265). Она требовала продолжить борьбу. Многоопытная Софья Витовтовна хорошо понимала, что для ее сына тихая, как кладбище, Вологда может быть лишь краткой остановкой на распутье двух дорог, одна из которых ведет на Москву, а другая — на тот свет. И чем хуже шли дела у Шемяки в Москве, тем скорее он мог отдать приказ убить Слепого. Сторонникам Василия нужно было действовать быстро, но осторожно, не испортив дела торопливой опрометчивостью.

Прежде всего князь Василий постарался как можно быстрее выбраться из той клетки, в которую его посадил Шемяка. Он сообщил своему тюремщику о намерении съездить на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь, расположенный в полутора сотнях верст к северу от Вологды. Эта знаменитая обитель была основана в конце XIV столетия учеником и собеседником преподобного Сергия Радонежского игуменом Кириллом Белозерским. По своему духовному авторитету она занимала второе место после Троицкого монастыря. Желая усыпить подозрительность Шемяки, князь Василий ссылался на то, что, находясь в заточении, он дал обет в случае избавления совершить паломничество в Кириллов монастырь. Для князя Дмитрия, отец которого имел особое почтение к преподобному Кириллу, состоял с ним в переписке и искал личной встречи, такое желание должно было звучать вполне убедительно. Кажется, он и не выразил каких-либо возражений против поездки Василия в Кириллов монастырь. Однако московские сторонники Слепого скоро поняли тайный смысл этого богомолья и толпами устремились на север, в дальнюю обитель. Пробраться туда (от Волги вверх по реке Шексне) было гораздо легче, чем в окруженную дозорами Шемяки Вологду.

Кирилловское богомолье было лишь частью широкого замысла, который должен был вернуть Василию московский престол. Одновременно тайные гонцы были отправлены к тверскому князю Борису Александровичу и к серпуховскому князю Василию Ярославичу, находившемуся тогда в Литве. Вероятно, послан был надежный человек и в Кириллов монастырь для предварительных переговоров с игуменом Трифоном. Василий сообщал о своем намерении вновь вступить в борьбу и просил о помощи.

Все эти тайные пересылки были, конечно, смертельно опасным делом. Василий Темный знал о том, что среди окружавших его людей были и осведомители Дмитрия Шемяки. Одного доноса или перехваченного письма было бы достаточно для катастрофы. Горький опыт недавнего прошлого требовал крайней осторожности. Поэтому князь Василий, по свидетельству В. Н. Татищева, «вся сия тако тайне содевая, яко ни княгине его о том ведусчи, токмо сам и тии посланнии» (49, 265).

И вот уже среди лесов открылась даль. Черными копьями поднимались над серой равниной озера храмы обители преподобного Кирилла. Столбом вставал дым над трубой знаменитой кирилловской поварни: там готовили скромное монастырское угощенье для именитого гостя и его многочисленной свиты. Но всего этого благодатного покоя князь Василий видеть уже не мог…

В монастыре Василий Темный пробыл недолго. Здесь он получил ответ от тверского князя Бориса Александровича. Тот звал его к себе в Тверь, обещал предоставить убежище и всяческую поддержку. (Кажется, Борис Тверской был недоволен тем, как повел дела Дмитрий Шемяка, став великим князем. И потому он решил «переменить фронт».) Кирилловский игумен Трифон своей духовной властью освободил Слепого от клятвы, данной им Дмитрию Шемяке. «А игумен Трифон и ин старец свят, именем Симан Карлсмазов, и со всею братьею, благословиша князя великаго пойти на великое княжение на Москву, а ркуще: „Буди твой грех на нас, еже еси целовал (крест. — Н. Б.) неволею“» (29, 153).

В Львовской летописи речь игумена Трифона к Василию II изложена, по-видимому, наиболее точно. «Игумен же Трифон и со всею братьею благослови великого князя и с его детми на великое княжение, а ркучи так: „тот грех на мне и на моей братии головах, что еси целовал (крест. — Н. Б.) и крепость давал князь Дмитрею; и пойди, государь, с Богом и с своею правдою на великое княжение, на свою отчину на Москву, а мы Господа Бога молим и благословляем“» (27, 260). Здесь выражена самая суть многолетней вражды потомков Дмитрия Донского: каждый отстаивал свою правду. У каждого были основания считать себя правым. Но кто мог сказать, чья правда была тяжелее на весах Всевышнего? Эту ключевую нравственную проблему той эпохи — проблему отсутствия приемлемой для всех «правды» — пытался разрешить еще преподобный Кирилл Белозерский, писавший великому князю Василию I о необходимости уважать чужую «правду». Но в жизни достичь этого было невозможно. Одна «правда» наталкивалась на другую, подминала ее под себя или разбивалась об нее, подобно тому как бились друг о друга льдины на весенней Волге под Угличем. И все они — и те, что раскололись, и те, что уцелели — медленно уплывали куда-то в сумеречную даль…